Так прошел почти год.

Однажды, уже в конце мая, Карина, как всегда вернувшись с занятий, привела в порядок квартиру, и стояла у плиты – готовила ужин. Настроение сегодня приподнятое – «вечером с Вадюшей в театр».

«Вадюша» пришел домой ближе к одиннадцати. Был в известном смысле очень хорош, и от навалившейся на него тупости, улыбался как младенец. Карина, рыдая от обиды и бессилия, от досады на всю свою случившуюся жизнь, бросилась к пьяному мужу, стала тыкать кулачками ему в грудь. И тут же получила увесистую оплеуху.

На следующее утро, еще не открыв глаза, Вадим ощутил ужасный приступ тревоги. Тревога разрасталась по мере просыпания.

И вдруг он все вспомнил. По силе это можно было сравнить разве что со вспышкой молнии, за которой неизбежно грянет гром. Вадим, осторожно поднявшись с кресла, на котором уснул вечером, тихо улизнул на работу.

С работы отпросился пораньше. Тяжелое чувство вины заставило целый день страдать, и поэтому думать, думать и думать. Обо всем. За сегодняшний день он так много передумал, как никогда. До чертиков боялся, что жена не простит, но в душе надеялся на прощение любимой.

По дороге купил розы, такого цвета, как любит Кариночка. Фраза за фразой вплывали в сознание: одна убедительней другой. Какие слова, какие аргументы приходили, сменяя друг друга. Интеллект сомневался в быстром прощении, чувства же, не смотря на их невыносимость, все же давали надежду.

И вот – дверь. За ней – судьба – путь, где может случиться такой поворот, что и не удержишься на вираже, не рассчитав скорость и собственную инерцию. За ней его могут не простить. А тогда как жить? Нет. Его простят. Не могут не простить. «Не бывает так, чтобы один был виноват». С бешено бьющимся сердцем он вставил ключ в замочную скважину. Теперь только секунды отделяли его от вселенского позора.

Щелк… щелк…

Тихонечко вошел. Так же тихо притворил дверь. В доме – ни звука. Гробовая тишина. «Спит, наверно, или пошла куда-нибудь», – подумал. Но подсознание уже уловило что-то такое, что, еще не превратившись в догадку, уже формировало тягостные эмоции, готовые вот-вот перевоплотится в столь же тягостное чувство и осознание произошедшего несчастья.

В квартире остались только его вещи. Вещи Карины исчезли. Они испарились, оставив только легкий шлейф ее запаха, ввергающий Вадима в тяжелое душевное состояние. Состояние отчаяния. Высшую точку проявления сегодняшнего напряжения.

Он лег на диван и, не сдерживая себя, заплакал.

Остаток дня так и провел – здесь же – на диване. В каком-то полузабытьи. В воспоминаниях. Иногда в жалости к себе, сопровождавшейся яростью к ситуации. В жалости и злости по отношению к тому, что она – Карина – сделала. В желании напиться. И в остром понимании, что не сделает этого: уже завтра пойдет к ее родителям, потому что Карина, конечно же, там. Он обязательно уговорит ее вернуться, потому что жизни без нее не представляет.

Но вместе с тем росло оскорбленное самолюбие, обида. Ущемленная гордыня также не молчала: «Она тоже виновата. Сама первая начала. Завтра же пойду – и все выяснится». Сквозь наплывающий сон проскользнули еще какие-то обрывки фраз, образы. Но это уже было в промежуточной зоне – ни наяву.

Ни завтра, ни послезавтра Вадим никуда не пошел. И после послезавтра и через неделю. Обиженное самолюбие, все более ослабевая, сдерживало натиск любви, утяжеленной тестостероном. Потом он поехал к брату на свадьбу. И вот теперь, вернувшись, точно знал что делать.

Договорился с мастером – взял отгул. Сегодня решится его судьба. «Или грудь в крестах, или голова в кустах».

Он долго и тщательно брился, пробуя рукой щеки и горло. «Кариночка не любит, когда плохо выбрит, когда пара колючек осталась «впрок». Долго и тщательно зачем-то вымывался. Срабатывала привычка: встреча с женой как бы символизировала сексуальные отношения. Выглаживал одежду. Приводил в порядок обувь. Набрызгивал больше, чем надо, на себя туалетной воды, машинально выполняя привычные движения. Оттягивал время выхода – рано идти неудобно. Противное же чувство неуверенности, сопровождая все и вся в сознании, тормозило минутную стрелку, на которую раз за разом устремлялся любопытный взгляд.

Дверь открыла теща.

– Ты еще имеешь наглость сюда заявляться? – с порога бросила она, -Делать тебе здесь нечего…

И все-таки в ее тоне, в ее голосе он услышал нотки неуверенности. Как будто она говорила не то, что хотела. Он скорее услышал: «Вадим, еще не время, рано еще, подожди».

– Мария Александровна, мне нужно поговорить с Кариной.

– А ее нет. Она уехала, – как бы чему-то радуясь, ответила теща.

– Мария Александровна… это неразумно, – он сделал нажим на «это», – я все равно поговорю с ней – здесь или в другом месте.

– Но ее, и правда, нет, – теперь уже оправдывалась женщина.

– Тогда скажите, где она, – Вадим не отступал, – Это уже, в конце концов, дешевая пьеса.

– Нет, ну ты посмотри на него… – возмутилась теща, – Это тебе не пьеса, парень, это правда жизни. Кариночка уехала в детский лагерь вожатой. Дядя Миша устроил ее туда на все три заезда. Так что теперь ее до сентября не будет.

– Но как? – удивленно промямлил Вадим. Уверенность и напор мгновенно улетучились: такой вариант ему и в голову прийти не мог.