Уже позади был Нюрнберг, навеявший воспоминание о Второй Мировой, о процессе, виденном не раз в многочисленных кинохрониках, которые сопровождали ежегодные празднества победы. Солнце нагревало металл кузова, и от этого в машине стало тепло. Плед лежит рядом на сидении. Я еду без перчаток, без куртки. На спидометре – сто тридцать, и вторая полоса – моя. Рядом по третьей полосе с шумом меня обходят немцы. Километров под двести скорость. Иногда мне приходится кого-то обгонять. Я высовываюсь на третью полосу, и они терпеливо ждут, пока я совершу опережение более медленно едущего участника нашего совместного предприятия. Мы – в едином организме автобана, а вернее, мы и есть этот единый организм – Е51.

Часа через два после Нюрнберга случилось то, чего я больше всего боялся – «страхи нечестивых сбываются». Четыре часа в пробке. Все мои надежды по теплу добраться до Франкфурта на Одере провалились. Четыре часа пришлось двигаться по принципу: третий день – четвертый километр, нервничая вначале и надеясь на скорый конец задержки. Через час я уже тупо газовал и тормозил, газовал и тормозил, по два-три метра продвигаясь к отдалившейся на необозримый срок цели, и завидовал тем, кто мчался со стороны Берлина за высокой металлической перегородкой. В воздухе барражировал полицейский вертолет. Прилетал и улетел вертолет с красным крестом. По всей видимости, впереди случилась авария. «Дай бы бог, без человеческих жертв», – подумалось мне, и мысль, обнаружившая свою собственную аналогию, снова услужливо подсунула мне эпизод на Центральном вокзале. «Наверно, сработало слово «жертва». А может, вся эта напряженная обстановка, связанная с моей общей тревожностью? Трудно сказать. Времени для размышлений предостаточно. А мотивы… «Наивный ты. Если бы сейчас загорал где-нибудь на Мальдивах… О-па… Эка понесло тебя, брат. На машину более-менее толковую денег не нашел, а туда же… Мальди-ивы…».

Через три часа я впервые увидел немецких полицейских. С любопытством смотрел на их форму. «Почему не видел? Не думаю, что не обратил ни разу на них внимания за неделю пребывания в Германии. Просто, видимо, им не нужно шакалить на дорогах, как нашим, – подумал я, отводя взгляд от пристально взглянувшего на меня полицейского, – От греха подальше».

С правой стороны автобана стояло несколько изувеченных автомобилей, два грузовика с прицепами-площадками и кран, непонятно каким образом сюда добравшийся: разве что по «встречке». Суетились люди в комбинезонах, полицейские, люди в штатском. Вся атмосфера тревожности как-то начала рассасываться, сменилась на любопытство вначале, когда проезжал место аварии, и переросла затем в чувство извечной грусти по поводу бренности человеческой жизни, чьим заложником, как ни крути, являюсь и я.

Снова «защелкали» последние цифры на спидометре, но прежнего удовольствия от движения по автобану, от сменяющихся видов, от периодически появляющихся перспектив, когда несешься вниз с высоченного холма, от солнечной теплой погоды уже не было. Стало смеркаться. Я снова сидел в куртке, в перчатках и с пледом на коленях. Уже включены фары, и габариты впереди движущегося транспора представляют собой красный движущийся поток. «Видимо, не зря дороги ассоциируют с артериями».

Стрелка «топлива» неуклонно приближалась к «резерву». Надо было куда-то заворачивать, во избежание вынужденной остановки. Я свернул в первый попавшийся «городок» – так я назвал для себя АЗС с разветвленной инфраструктурой всякого рода необходимостей.

Это и вправду целый город. С огромными территориями стоянок, с гостиницами, кафе, ресторанами, магазинами, туалетами, душами, автомастерскими и еще какими-то зданиями и сооружениями, о назначении которых я даже не пытался догадываться. Да и некогда мне было. Удивляло количество колонок. Их, наверное, десятка три – не меньше. И только на пяти из них стояли машины.

Наивный человек, я решил, что только на этих колонках есть топливо. Ну а как я мог тогда рассуждать? Постсоветское пространство в этот момент, словами нынешнего поколения, «колбасило» со страшной силой. Перебои с топливом случались часто. И где мне, не имевшему опыта общения с заграницей, кроме чуть лучше чувствовавшей себя Польши, осознать изобилие в полной мере.

Я пристроился за одной из машин, и стал ждать, когда она заправиться и уступит мне место у пистолетов. Минут через пять выключил двигатель, и стал уже нервничать. Но тут увидел как к ближайшей колонке подъехала машина. Водитель вышел, вставил шланг в горловину бензобака и ушел. Минуты три еще стоял я и ждал божьей милости. И вот пришло озарение: я – лох. Мне как-то обидно вдруг стало за себя, за свою страну, где-то вдалеке, как щенок, «переедающий червяка», бьющуюся в конвульсиях политического, и как результат, экономического кризиса. Я завел машину, сдал назад, и причалил к свободной колонке. «Будь что будет». Вставил пистолет в бензобак и пошел искать, где можно заплатить.

Кассир быстро сообразил, что мне нужно, и я уже через пару минут сидел за столиком и пил кофе, полностью осознав систему здешнего сервиса. Обида на огромное количество непорядочных людей, повыползавших на свет в трудный для огромной страны период не давала покоя. Они как гиены на своем пиршестве разрывали ее на части, тянули все, что плохо лежит, обремененные только мыслями о наживе. Я на какое-то время ушел в себя, в свой внутренний диалог, где моим оппонентом был я сам. Одна сторона меня – обличающая, другая – оправдывающая. Прокурор и адвокат. Я говорил себе, что я умный человек, что зарождается новая иерархия, что это неизбежность любой перестраивающейся системы. Но совесть как завзятый прокурор изобличала естество социальных катаклизмов, и вся естественность аргументов о восстановлении нарушенного гомеостаза нашей распроклятой умирающей и возрождающейся системы, ей были до одного места.

Допив кофе, я вышел из здания. Согревшись в помещении снаружи и чашкой кофе изнутри, мне уже не было так зябко. На табло колонки обозначились мои пятьдесят литров топлива – до Варшавы, наверное, хватит. Я завелся и направился в сторону автобана и темноты озаряемой фарами ночи. Гостеприимное место, приютившее одинокого в этом огромном мире путешественника, уплывало в небытие бессознательной памяти, чтобы, может быть, когда-нибудь вернуться короткой вспышкой ностальгии по уходящей жизни.

Мой курс – на Берлин. Немного не доезжая, я должен повернуть направо – к Франкфурту на Одере, переехать мост и оказаться в Слубице, на территории Польши, где в гостинице меня уже должен ждать брат. Я вызвонил его еще от Татьяны, сообщив, когда там буду.