Конечно же, в тот вечер я быстро нашел то, что искал. У меня уже словно бы выработалась своего рода интуиция, нюх, который, где бы я ни был, в любом незнакомом городе или поселке, безошибочно приводил меня к цели. В этом искусстве я был, пожалуй, сравним только с артистом, демонстрирующим пораженной публике психологические опыты и отыскивающим загаданную вещь где-нибудь во внутреннем кармане пиджака у зрителя, сидящего в двадцать седьмом ряду… У меня так же, как у этого артиста, тоже были свои профессиональные секреты. Для меня, как и для него, существовала масса тайных импульсов, невидимых неопытным глазом примет и ориентиров, которые никогда не подводили и не обманывали меня.

На этот раз интуиция вывела меня к небольшому кафе, «стекляшке», как их именуют в народе. Там было дымно и шумно. В мои планы, разумеется, никак не входило в первый же вечер предстать пьяным перед остальными участниками семинара, и потому я, подойдя к стойке, заказал только сто граммов водки. Я выпил, закусил бутербродом с килькой и собирался уже уйти, когда вдруг до меня донеслось: «Интеллигенция! Кишка тонка, чтобы пить по-нашему! Слабаки…» Слова эти явно относились ко мне, а произнес их здоровый парень в затертой робе и резиновых бахилах, заляпанных известью. Компания, вместе с которой он восседал за столиком, была уже изрядно на взводе. И теперь они развлекались, отпуская насмешки в мой адрес. «Ах, так!» Честь моя была задета. Я повернулся к буфетчику и протянул ему пустую пивную кружку. «Выливайте сюда пол-литра!» Я хорошо запомнил изумленное лицо буфетчика, его вскинутые брови. Это еще больше подогрело меня. «Вы не ослышались, я сказал: пол-литра, — повторил я. — Пусть учатся, сопляки, как пить надо!» В тишине, под восторженными взглядами местных выпивох я не без некоторого усилия над собой выцедил кружку. «Вот это уже по-нашему, по-рабочему!» — хохотнул парень. Пьяный кураж взыграл во мне. «Еще двести!» — сказал я буфетчику. И тут же одним махом хлопнул стакан. Потом молча расплатился и, не глядя ни на кого, вышел. Фонари на улице показались мне ослепительно яркими. Я помнил, как дошел до мостика, миновал старую церковь… дальше все погружалось во мрак, сознание мое вырубилось.

Очнулся я в полной темноте — холодные, мелкие капли падали мне на лицо. Я пошарил вокруг руками — со всех сторон меня окружало что-то скользкое, липкое, холодное. И лежал я, неловко скорчившись, на чем-то таком же липком и мокром. Все тело болело, я еле сумел шевельнуться, отчаянная боль сразу же отдалась в затылке. Я протянул руку, рука моя опять уперлась в скользкую, мокрую поверхность. Пространство, в которое я был заключен, казалось настолько узким, что я с трудом смог повернуться и встать на колени. Ноги затекли, и я не чувствовал их. Сверху на меня по-прежнему сыпалась холодная водяная пыль и раздавался слабый шорох — похоже, шел дождь. «Значит, я на улице, под открытым небом… — с трудом соображал я. — Но откуда эти липкие стены? Что со мной?» Страх охватил меня. Сердце билось неровно и слабо, затухающими толчками, слабость подступала к горлу, казалось, вот-вот я потеряю сознание. Но где я? Где? Мне случалось просыпаться в чужих квартирах, на полу, на вокзальных лавках, случалось, раздирая веки, обнаруживать себя спящим в вагоне трамвая или на скамейке в сквере, но никогда еще мое пробуждение не было так близко к кошмару.

Прошло некоторое время, прежде чем я сообразил, что нахожусь, вероятно, в какой-то яме, и сделал попытку выбраться из нее. Это оказалось непросто. Несколько раз я оскальзывался и срывался вниз. Ноги по-прежнему не слушались меня. Наконец, задыхаясь, обливаясь холодным потом, я выполз наверх. Меня шатало, я еле держался на ногах.

Тьма уже не была столь густой, ночь шла к своему концу. Я огляделся, какие-то фигуры, кресты, надгробия проступали сквозь темноту. Только теперь я начал понимать, что произошло. Выходит, ноги занесли меня на местное кладбище, и здесь я провалился в свежевырытую могилу. Там и спал. Запоздалая дрожь отвращения и страха передернула меня. Что ж, видно, туда мне и дорога…

Лишь к рассвету, мокрый, весь в глине, я из последних сил доплелся до нашего временного пристанища. А утром уже и вовсе не смог подняться: ноги у меня отнялись. С жесточайшим приступом радикулита меня отвезли в больницу.

Казалось бы, эта страшная ночь в открытой чужой могиле должна была бы послужить мне хорошим уроком, должна была бы заставить опомниться… Но нет. Минуло время, и я уже как ни в чем не бывало смешил этой историей своих собутыльников…»

Шел уже первый час ночи, когда Ломтев наконец добрался до квартиры Устинова. У человека, который открыл ему дверь, было некрасивое на первый взгляд, несколько асимметричное лицо, с большим как бы вытянутым подбородком, утиным носом и узкими — монгольского разреза — глазами. Эти глаза и смотрели сейчас на Ломтева с оценивающей пристальностью. Одет Устинов был в спортивный, изрядно поношенный, пузырящийся уже на коленях костюм, и вид этой домашней, нехитрой одежды как-то сразу подействовал на Ломтева успокаивающе, помог справиться с первым приступом смущения. А если говорить честно, он даже испытал некоторое разочарование: уж слишком обыденным, простецким оказался этот человек. Совсем другая фигура рисовалась в воображении Ломтева, когда еще в Москве от Светланиных друзей он слышал рассказы об Устинове. Впрочем, сам Ломтев сейчас был слишком утомлен, издерган, слишком напряжены были его нервы, чтобы пытаться всерьез задумываться над чем-то. С него было достаточно, что он наконец-то здесь.

Мимоходом он скользнул взглядом по зеркалу в передней, оттуда глянуло на него небритое, обрюзгшее лицо, отливающее зеленоватой бледностью. Он знал, что выглядит ужасно, но все-таки не думал, что до такой степени. В пору было Устинову отшатнуться от него. Однако Устинов встретил своего нежданного гостя так, словно ничего отталкивающего, пугающего в его внешности не было. Уже за одно это Ломтев проникся к нему симпатией.

А хозяйка дома, невысокая, черноглазая женщина, так та даже сказала с сочувствием и радушием: «Устали? Ну, ничего, чаю попьем, я постелю вам, отдохнете…» — словно Ломтев и правда явился к ним после бог весть какого важного и трудного дела. На мгновение в подобном радушии ему даже почудилось нечто приторное, лицемерное. «Как в Армии спасения», — подумал он язвительно. Однако тут же смирил себя, оборвал эти мысли. Еще не хватало и здесь озлобиться. Мало ему утренней истории с Машей. Раньше он никогда не замечал за собой таких вспышек внезапного, ничем не объяснимого озлобления. Что ж, все закономерно, тут нечему удивляться. Все происходит именно так, как и описано в «Медицинской энциклопедии» в томе на букву «А». Он, Ломтев, не является исключением.

И все же, что ни говори, а, переступая порог этой квартиры, он жаждал немедленного чуда, он хотел сразу угадать признаки всесилия этого человека, увидеть атрибуты его власти над человеческими пороками. А все оборачивалось мирным домашним чаепитием на кухне за столом, покрытым клеенкой, на котором возвышалась старенькая сахарница с отбитой ручкой и в плетеной хлебнице горкой были насыпаны сушки…

Обо всем этом успел подумать Ломтев, пока отвечал на первые вопросы Устинова, пока, сбиваясь, объяснял, кто он и откуда. Ломтев то успокаивался, то опять начинал нервничать, руки его заметно дрожали. Ему казалось, Устинов присматривается к нему, и от этого он чувствовал себя не в своей тарелке. Когда же начнется, когда же состоится то главное, ради чего он явился сюда? И состоится ли?