С утра Устинов занимался почтой. Надев очки, чуть горбясь, он сидел за столом и разбирал письма.

Приглашение из Горького на конференцию руководителей клубов трезвости. «Глубокоуважаемый Евгений Андреевич! Мы будем очень рады видеть Вас…» Вот уж поистине — нет пророка в своем отечестве! Здесь, в родном городе, его если и приглашают, то лишь для проработок и разносов. Из института — додумались! — прислали официальное уведомление: состоится партийное бюро, повестка дня — персональное дело коммуниста Устинова Е. А., явка строго обязательна. Хорошо хоть не под расписку.

Вчера позвонил Вострухин, секретарь институтского партбюро, извиняющимся тоном сказал: «Вы уж не обижайтесь на нас, Евгений Андреевич, это указание свыше. Предписано райкомом. Изменить что-либо не в нашей власти…» Опять знакомая песенка: не в нашей власти, от нас не зависит… Они еще не знают, что вчера он, наконец, отослал свое письмо в ЦК. Не письмо — целый трактат! Хотел перед тем встретиться с первым секретарем райкома — так предложили записаться на прием по личным вопросам. Сказали, что секретарь сможет принять его не раньше, чем через месяц. Что ж, когда в ЦК получат и прочтут его письмо, наверняка все завертится куда быстрее.

Пакет из Москвы от Ломтева. Ломтев аккуратно присылает свои дневники. Это хороший признак.

Автореферат врача-психиатра из Харькова. Тот давно уже переписывается с Устиновым.

Праздничные открытки от однополчан, от госпитальных сестер, с которыми когда-то служил вместе. Вот уж кто не изменит, не забудет его до самой смерти. И он их тоже.

Устинов любил возиться с почтой. Писем он всегда ждал с особым, почти детским нетерпением, хотя старался не обнаруживать этого перед Верой: не в его правилах было демонстрировать свои чувства. Но разве ее обманешь? Она угадывала и это нетерпение, и его недовольство, с трудом скрываемое раздражение, если почта почему-либо задерживалась. А сейчас втайне в глубине души он надеялся, ждал: вдруг среди писем объявится, промелькнет весточка от Веретенникова. Знает же он, не может не знать, что здесь тревожатся за него. Хоть бы откликнулся, голос бы подал.

Вот на конверте обратный адрес: Свердловск… Васютину. Года два назад приезжал этот Васютин к Устинову с Урала. Впрочем, какое там приезжал — жена его привозила. А теперь пишет: сам вовсю сражается за трезвые порядки, создал клуб трезвости.

Еще одно письмо: помогите моему сыну! «Куда я только не обращалась, везде отмахиваются от моего горя…»

А что это еще за повестка? Сначала Устинов не обратил на нее внимания, думал, какое-то извещение из жилконторы, а потом, когда вгляделся, обнаружил: его, Устинова Е. А., вызывают в городское управление милиции к следователю, тов. Вершинину. Сегодня к 14 часам.

Вот тебе и на! Уже и следователю понадобился! Мало, оказывается, партийного бюро! Опять, значит, какой-нибудь донос, кляуза. Все неймется кому-то. Что ж, не первый раз. Было дело, и в ОБХСС его таскали, «тысячными доходами» его интересовались, и даже КГБ однажды, хоть и деликатно, но проявило к нему интерес: не распространяет ли он некие материалы, порочащие наше общество? Есть, мол, у них такие сигналы. И каждый раз лопались эти подозрения, извинялись перед ним бдительные товарищи, на сем дело и заканчивалось.

— Не пойду, — в сердцах сказал Устинов. — Обойдутся.

Однако Вера к повестке отнеслась по-другому.

— Ты уж сходи лучше, — убеждала она. — Нетрудно ведь. А то люди-то ждать будут, раз вызвали. Неудобно.

— Ну да, им удобно по пустякам таскать, а мне не пойти неудобно, — ворчал Устинов, уже сдаваясь.

В два часа дня Устинов в костюме, отутюженном еще перед злополучным бюро райкома, с орденской колодкой на пиджаке, вошел в кабинет следователя.

Следователем оказался пожилой человек с добродушно-простецким, слегка изрытым оспинами лицом. Никак не вязалось такое лицо с представлениями о допросах, уликах, очных ставках и прочих детективных историях. И в глазах его, когда смотрел он на Устинова, светился доброжелательный интерес.

— Это правда, Евгений Андреевич, что вы занимаетесь гипнозом? — спросил он.

— Ну, гипнозом не гипнозом, а гипносуггестией — да, занимаюсь.

— Это что же за штука такая?

— Внушение в состоянии бодрствования. Впрочем, если вас интересует, беру ли я за это деньги, — с неожиданной резкостью добавил Устинов, — то не затрудняйте себя наводящими вопросами, можете спросить прямо. И я отвечу: нет, не беру. Выясняли уже. И не раз.

— Нет, меня это как раз интересует меньше всего, — сказал следователь и потянулся за сигаретами. — Говорят, вы и от курения можете?..

— И от курения, — сказал Устинов, уже испытывая неловкость за свою неожиданную вспышку.

— Хорошо бы… — вздохнул следователь. — А то никак не могу отвыкнуть от этой пакости.

— Приходите, — сказал Устинов. — Профилакторий завода «Богатырь». Раз в неделю, по понедельникам, я работаю там с курильщиками.

— Ну что ж, может, и наберусь решимости… — улыбнулся следователь. — Однако мы отвлеклись. Скажите, Евгений Андреевич, вы ведь знаете Веретенникова? Леонида Михайловича?

Устинов ощутил, как тревожный холодок сжал ему сердце.