Дмитрий Николаевич молчит.

Молчите. Хорошо. Но если я вам понадоблюсь — свистнете?

Д м и т р и й Н и к о л а е в и ч. Не свистну.

Игорь уходит.

А потом пришло от нее письмо.

Появляется Л ю б а.

Л ю б а. Дорогой и глубокоуважаемый Дмитрий Николаевич! Это я в а м, в а м пишу. Именно вам. Теперь-то я знаю, кому пишу. Знаю и помню также и то, что в мой тогдашний приезд омерзительно грубо себя вела и незаслуженно вас оскорбила. Я могу лишь сказать в свое оправдание, что тогда была не в себе, а очнулась только в поезде. Однако всю дорогу я металась, все хотела куда-то выскочить, даже что-то над собой сделать. Вот в таком состоянии я и приехала домой. И заболела. Я лежала в темной комнате и просила даже на минуту не зажигать свет. Меня грызла обида. Я хотела уморить себя голодом. Но постепенно сквозь мою обиду стало просачиваться сознание, как я жестоко оскорбила вас. Без права, без истинного повода. И мне стыдно в этом признаться, но именно это сознание спасло меня. Это ужасно, что через обиду другому начинаешь примиряться со своим горем, — но так было. Время идет, но меня неотвязно все более и более мучает мысль, что я виновата перед вами, а вы даже не знаете, что я это поняла. И вот с тех пор я все пишу вам это письмо. Напишу черновик, перечту и разорву. Так что простите за ошибки и описки, но я пошлю это письмо не перебеляя, а то опять разорву. Все мне кажется, что я вам говорю не так и не то. Но ведь как-то сказать надо. Мне надо, даже если вам это теперь уже ни к чему. Нет, не думайте, моя жизнь не разбита. Я усиленно занимаюсь английским. Скоро буду ездить по Крыму не только с нашими группами, но и с интуристами. Стараюсь уделять больше времени дочери. К мужу я, как он ни просил, не вернулась. И не вернусь ни за что. Хотя, когда я болела, он был трогательно заботлив. Теперь-то я понимаю: он не из худших. Он к нам ходит — все-таки общая дочь — и, наверное, еще любит. Но у меня пусто. Да и вообще никогда, больше никогда не поддамся я никакому чувству! Это точно. С меня хватит. Теперь, после всего, что было и чего не было, я могу сказать с полным пониманием того, что говорю: это не его — вас я потеряла. Во всяком случае, знайте, я всегда буду ждать от вас ответа. Ваша Люба.

Люба уходит.

Д м и т р и й Н и к о л а е в и ч (медленно идет на авансцену, зрителям). Итак, вот ее письмо, а я не знаю, что ответить. И надо ли отвечать? И что это было? Остаток любви, так и не израсходованный за всю мою жизнь? Стремление к молодости, ради которой даже рискуешь оказаться смешным? Или боязнь одиночества, которое с годами ощущаешь все сильнее? Но вот полгода, как все кончилось, а даже не знаю — кончилось ли?.. И нейдут из головы эти слова: «Или воспоминание — самая сильная способность души нашей?..»

1979

П е т р Е в г р а ф о в и ч П р о н и н.

А г н е с с а П а в л о в н а.

В а р я.

В л а д и м и р.

Однокомнатная квартира. Небольшая прихожая. Свет горит только в комнате. В ванной, дверь из которой выходит в прихожую, шумит душ. В комнате включено радио и слышится тихая танцевальная музыка.

На лестничной площадке хлопнула дверца поднявшегося лифта, и наружная дверь квартиры, после возни с ключами, открывается. Входит м у ж ч и н а и зажигает свет в прихожей. Ему лет двадцать пять, он в меховой куртке, ушанке и с огромным рюкзаком за плечами. Он снимает рюкзак и проходит в комнату. Его удивляет все — музыка, свет в комнате, а вернувшись в прихожую, он растерянно трогает висящее там женское пальто, которого раньше не заметил. Вешает рядом куртку, шапку и, услышав журчание воды в ванной, приоткрывает дверь туда. Раздается женский крик: «Ой, кто там?!» Пожав плечами, мужчина проходит в комнату и садится в кресло, выжидательно поглядывая на дверь в ванную. Осматриваясь, с интересом обнаруживает предметы женского туалета, аккуратно повешенные на спинку стула. Наконец из ванной в комнату входит молодая женщина в халате. Мужчина с любопытством смотрит на нее, а она на него — испуганно.

Ж е н щ и н а. Как вы сюда попали?

М у ж ч и н а. Это я вас хочу спросить — как вы сюда попали?

Ж е н щ и н а. Ой, вы Володя? Вова?

М у ж ч и н а. Я-то Вова. Даже Владимир Николаевич, если на то пошло. А вы кто?

Ж е н щ и н а. А я Варя.

В л а д и м и р. Этого недостаточно.

В а р я. А разве вам тетя ничего не говорила?

В л а д и м и р. Чья тетя?

В а р я. Ой, ваша, конечно.

В л а д и м и р. Когда? Я только что приехал.

В а р я. Ну, писала?

В л а д и м и р. Куда?

В а р я. Ой, ну откуда я знаю!

В л а д и м и р. Вот что, Варя. Давайте договоримся. Вы мне сейчас все сами расскажете. По порядку. И не надо каждую фразу начинать с «ой».

В а р я (усмехнувшись, спокойно). Это я от растерянности. Ну что вам сказать… Я работаю у вашей тети. «Заря» — знаете такую организацию? Обслуживает на дому. Неужели тетя вам ничего не рассказывала? Я ведь у нее давно. Месяца три.

В л а д и м и р. Представьте, нет. Я полгода был в экспедиции. Так что же должна была рассказать мне тетя?

В а р я. Мы там в общежитии живем. В «Заре». По две девушки в комнате и временная прописка. А как отработаем три с половиной года — постоянная в Москве. Вот девушки с периферии и приезжают. А иначе как в Москве пропишешься? Только если замуж за москвича выйдешь. А где его в провинции подцепишь? Понятно?

В л а д и м и р. Это как раз понятно. Непонятно, как вы в моей квартире очутились?

В а р я. Ой, я же говорю — тетя.

В л а д и м и р. Опять «ой».

В а р я. Это по инерции. А просто ваша тетя — очень хорошая женщина, между прочим, — когда я у нее задержалась, возьми да и скажи мне: «Варя, чего тебе на ночь глядя через всю Москву в общежитие переть?» Ну, она не сказала «переть», это уж я так, по-свойски.

В л а д и м и р. Это я докумекал. Допер, так сказать.

В а р я. «Поживи, говорит, пока у Володи. Все равно квартира пустует. А ты ему ее кстати приберешь. Представляю, говорит, какой у него там беспорядок». Видите — прибрала.