Перед сном к парню подошла Читль. Молчавшая до сего момента, она пугала юного чародею вдруг несвойственной ей отстранённостью. Из разговорчивой болтушки, она превратилась в ходячего истукана.

Не мудрено, оправдывал её здравый смысл. После того, что случилось, после того, что ты сотворил сам… как бы вёл себя на месте рабыни?

Рун предпочитал не задумываться — это спасало, как и прежде. Иногда, говорил ему Мяхар, нужно просто делать. Плохо-хорошо — разве ты играешь с кем-то в эту игру? Чародей идёт напролом, чародей идёт к своим целям, чародей — превыше.

Ты не согласен?

Рун вновь не нашёлся, что ответить. Его вдруг начала колотить дрожь.

Но вместо вопросов Читль вновь предложила ему себя. Взятка? Своеобразное прошение, попытка умилостивить хозяина, чтобы не отдавал её в лапы этого чудовища? Парень не знал, а она ему не ответила.

Странная, сейчас она спокойно лежала рядом — у парня не хватило смелости прогнать её прочь. Несмотря на всю пышность своих форм, она, почему-то, казалась ему маленькой птичкой. Ему вспомнилось, как аккуратно она ела за ужином, хотя наверняка голод грыз её изнутри не меньше самого чародея.

Уснула она быстро — выбившаяся из сил, свернулась в комок, словно мокрая кошка. Он не удержался от того, чтобы провести рукой по волосам, коснуться нежной кожи…

Как же страшно хотелось, чтобы Мик лгал насчёт неё. Рун отчаянно вглядывался в Ска, надеясь, что та взглядом даст ему понять, что разбойник лжёт.

Не лгал. Правда будто бы всё это время жгла язык великану, а сейчас, наконец, он получил возможность выговориться. Парень отчаянно и напрасно пытался уловить в его словах хоть каплю сожаления, сострадания — тщетно. Мик наслаждался едва ли не каждым словом.

Рун вновь посмотрел на свернувшуюся у его ног рабыню, пытаясь осознать — изменили ли для него хоть что-нибудь слова головореза? Мысли спешили нырнуть в сон забытья. Они брали на вооружение усталость, дергали за нити воображения. Читль в одночасье обернулась Виской — Рун потянулся к ней, чтобы через мгновение осознать свою ошибку. Перед глазами мелькнуло нечто — на ум, будто на стол тут же легла догадка, что это ещё одно письмо — из шпиля! Но едва приглядевшись он видел, что это лишь спинка стеклянного жука. Будто нарочно дразня ночных хищников, он вынырнул на опасную прогулку.

Гитра бы сейчас сказала, что это странно — им не свойственно. Мастер Рубера потеребил бы свои усы в поисках очередной житейской мудрости — и обязательно бы нашёл. Промолчал бы в этот раз разве что Мяхар.

Совесть ела чародея поедом. Старухой с гнилыми зубами она неумолимо шептала ему на ухо вкрадчивые гадости. Он гнал её прочь — безуспешно. Будто не ведая иной радости в жизни она плюхнула перед ним суму. Что черви из неё ползли грязные, серые упрёки. Маленькие бусинки маслянистых глаз сверлили чародея насквозь.

— Прочь. Пошла прочь, погань.

Голос заставил чародея вздрогнуть. На мгновение охолонившись от опустившейся на него пелены дурного морока, Рун озирался по сторонам. Всё так же, всё тоже — костёр, Читль, всё ещё не обращённые обратно в людей мальчишки стоят неприкаянными чурбачками.

— Ска? — у парня оказался на редкость сухой, хриплый голос. В голову вползла непрошенная мысль о глотке воды. — Ска, это ты?

Нет ответа. Волнение на пару с тревогой норовили осесть в чародее нервной дрожью. Не без ужаса в темноту вглядывалась старуха совести. Щурила на пару с юным чародеем свои подслеповатые глаза.

Не Ска, подсказал здравый смысл. Механическая кукла стережёт мирно храпящего головореза чуть поодаль и бросила бы свой пост только при крайней необходимости.

А ещё она вряд ли настолько жива, чтобы в той же лихорадке, что и чародей гонять воплощение совести.

Тучи рассеялись, на фигуру чуть поодаль лёг лунный свет. Он шёл не спеша и налегке.

Как всегда.

У Руна застонала голова. Он зажмурился в тайной надежде, что проснётся — иногда это помогало.

Поздний гость не исчез. Зыркнул на старуху, замахнулся кулаком — убоявшись гнева несчастная растворилась в воздухе. Рун чуял, как во рту на буквы рассыпаются слова. Теперь уже хотелось глотнуть не воды, а чего покрепче.

Он почти не изменился. Или был таким, каким Рун успел его запомнить. Только бледнее и прятал взгляд остекленевших, совсем не живых глаз.

Старик кряхтел едва ли не при каждом шаге, но ему всё ещё ни к чему были трости и посохи путника. Крепко стоял на ногах. С мешочка на поясе засыпал едкий, вонючий порошок в берестяную кожу. Воздух тут же заполнился смрадом сырого курева.

Прикурил от костра, зыркнул в сторону — неплотный туман, коим обратилась старуха, тотчас же рассеялся насовсем.