Рун поднял голову, противясь очередному удару. Из уст вместо слов лилось беспорядочное бормотание.

— Что ты там лепечешь, еганый кляк? Знаешь, я прихожу в чужие дома. Я выкручиваю руки тем, кто не хочет со мной делиться и ебу всех, на кого задымится мой богатырь. Но все знает, что я разбойник. А вот тебе надо прятать свою ничтожность за пышностью одежд.

Он склонился к самому уху чародея, лицо Руна обожгло горячим, выбивающим дух кислым дыханием. В какой-то миг ему почудилось, что он вот-вот задохнётся.

— Ты могущество, что сдохнет от голода, если местный крестьянин не нальёт ему похлёбки. Ар-ро, ты рядишься в шкуры величия — потому что ничтожен или…

Рун резко вывернулся — фальшивый разбойник слишком расслабился и ослабил хватку. Остатками зубов впился в мясистый, похожий на картошку нос.

Знакома ли видениям боль? И зачем призраков безумия награждают возможностью её чувствовать? Парень не знал — вместо этого он услышал как волком завыл его до безобразного говорливый противник.

Мик опрокинулся на спину, схватился за лицо. Буро-красная кровь пульсировала из свежей раны — там, где у разбойника мгновением назад был нос остались лишь ошмётки.

Отрастёт, у него всё отрастёт — Рун знал об этом. Главное, так это попытаться не разжевать ту гадость, что оказалась у него во рту.

Он выплюнул сразу же, как только смог. К горлу подкатил тошнотворный ком — Последний из Двадцати чувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку.

Мик загундосил — Рун не разбирал слов, но знал, что головорез вряд ли желает ему всех благ. Обезболивающее заклинание было слабым, но действовало — челюсть перестала стонать почти сразу же, живот чуть позже.

Рун обрушился на великана градом ударов — теперь уже лже-Мик лишь закрывался руками, пятился и спотыкался.

Но безумие говорило его устами, яд лился с языка, сквозь уши пробиваясь в сознание. Это был хриплый, ничего не значащий, старческий смех. Желая заткнуть его, парень бил — не жалея себя и сил. Головорез, словно набитый соломой матрас шатался из стороны в сторону. То, что он держался на ногах было разве что не чудом.

— Ты всего лишь кусок чародея, ар-ро! Они пытались обстругать тебя, превратить в мага. А что получилось в итоге?

— Заткнись! — отчаянно и надрывно рявкнул чародей, засадив кулаком в глаз разбойника. Там, где когда то было лицо головореза теперь была лишь жуткая, кровавая каша.

Но он продолжал говорить.

— Даже здесь, даже сейчас — единственный, чего ты хочешь, это лишить других счастья. Потому что всё, что они оставили тебе — это лишь бестолковые наставления о исключительности. Мысли о том, что ты знаешь — как лучше. Ты знаешь?

Рун зарычал, врезался головой в мускулистый живот. Мик, наконец, утратил равновесие. Разбойник больше не сопротивлялся, словно всё его нутро признало собственное поражение. Единственное, что ему оставалось — это жалящие самолюбие противника колкости.

И они кололи.

Выбившись из сил, почуяв, наконец, усталость, Рун с размаху опустил сжатые кулаки на голову негодяя — та вдруг лопнула, как перезрелый арбуз.

Головорез заткнулся, инстинктивно дёрнулся, раскинув руки. Ладони как будто жили собственной жизнью, хватая и стискивая воздух. Парень тяжело дышал — если это и была победа, то далась она ему нелегко.

Ушей коснулся металлический грохот. Рун вдруг понял, что вновь хочет заплакать как ребёнок и пожаловаться. Матриарху, Мяхару, да хоть мастеру Рубера — лишь бы выслушали.

Вместо этого он утёр рукой пот со лба, нехотя обернулся.

Он знал, что увидит.

***

Ска была беспомощна.

Её не спас сплав из саффиритовой лазури — двойник чародея оказался проворней. Механическая кукла пыталась встать, но получалось у неё не очень. Внутренности сбоили, скрипели расшатанные сервомоторы и шарниры. Внутри хрустело так, будто они звали на помощь Чавьера.

Из разодранного кожимита ручьём валились искры — Рун даже думать не хотел, что и как могли ей повредить. И как это теперь чинить…

Лже-Рун швырнул меч наземь — тот растаял в воздухе прежде, чем долетел до неё. Обманщик выглядел так, словно даже не вспотел. По его наглому лицу гуляла не менее нахальная ухмылка. Двойник чародей лучился самодовольством и вдруг похлопал в ладоши.

В повисшей тишине, в ушах юного чародея они звучали едва ли не раскатами грома. А, может, они и были раскатами грома.

— Знаешь, кто твой главный враг? Ты сам, Двадцатый.

Рун не отвечал. Где-то внутри копились остатки сил только для того, чтобы вновь встать на ноги. Его противник не спешил, а мог бы вонзить клинок в спину, выпотрошить насквозь — хватило бы у него маны на ещё пару-другую охранков?