Понятное дело, страшное всё-таки случилось: она влюбилась. Да ещё как! В смысле, не безответно. В десятом классе к ним перевели Жорку Скворцова, который ничего о машиных росте и весе не знал, зато бёдра с грудями, наверное, разглядел. Правда, любовь закончилась очень быстро. Жорка только и успел, что подарить Мельге брелочек-медвежонка, да один раз донести ей сумку до дома, то есть проводить. Вот тут-то их и застукала Вероника Германовна.

Бабушка пришла в ужас, почти упала в обморок, инфаркт тоже практически случился, и разразилась пламенная речь о девичьей чести, о знании собственной цены, о недопустимости… Жорка покрутил пальцем у виска и на следующий день пошёл провожать Верку Качину, а Маше вручили-таки золотую медаль и с незапятнанной, даже ногтем мизинчика не тронутой честью отправилась она получать высшее образование.

Но жизнь снова дала крен: папу пригласили на работу в Германию и как этническому немцу очень быстро оформили гражданство, мама, естественно, уехала с ним, а вот бабушку забрали в приказном порядке. «Хватит вам нашей барышне сопли подтирать, – по своему обыкновению очень тихо, глядя в пол, что означало абсолютную бесперспективность возражений, сказал отец. – Пусть учится жить своим умом».

У бабушки почти случился очередной практически инфаркт и всё семейство полным составом, не забыв прихватить кошку Алтею и таксу Вольфганга, отправилось на историческую родину, оставив «барышню» на хозяйстве.

Поначалу Маша растерялась немного, а потом всё оказалось не так страшно и даже увлекательно. Под давлением верной подруги Ирки она купила себе юбку аж на ладонь выше колен, топ с во-от таким вырезом и даже согласилась пойти в общагу на «тусу» по поводу чьего-то дня рождения. На этом становление госпожи Мельге закончилось, потому что утром она себя обнаружила непонятно в чьей постели, но с Павлом, на которого Мария заглядывалась с первого дня занятий.

Никакого романа и в этот раз не было, просто случилась Большая Любовь. Павел как-то очень быстро – на третий, что ли, день после эпохального утра? – перебрался в машину, то есть родительскую квартиру, а больше они не расставались.

Да уж, как в пошлой книжонке: больше они не расставались! Пф-ф, гадость.

Мария снова по-слоновьи вздохнула. Ноги задубели окончательно и, наверное, даже посинели. Госпожа Мельге, по-прежнему держа одеяло у подбородка, нагнулась, чтобы посмотреть, но ничего толком не разглядела, кроме зарослей сиреневых кустов у веранды. Тогда Маша глянула вверх и снова ничего, ни тебе звёзд, ни Луны, да и небо уже начало предрассветно сереть. Наверное, стоило всё-таки поспать. Воспоминания – это, конечно, хорошо, но о профилактике здоровья, в смысле, о профилактике заболеваний… Короче, спать тоже надо!

Гнусный телефонный трезвон залил тишину дома, когда Мария уже успела перевалиться через подоконник в спальню. Маша помянула чёрта и потрусила на первый этаж. Гениальная по своей простоте мысль посетила, когда госпожа Мельге уже с лестницы спустилась: а стоит ли брать трубку, когда тебе звонят в ночь-полночь? В такое время радостные новости обычно сообщать не спешат.

Маша постояла, поглаживая лестничные перильца, подумала, вытянув шею, как черепаха, посмотрела на громко тикающие часы, но так и не определила, сколько там натикало. А телефон всё звонил, и почему-то было понятно: не заткнётся, хоть ты тут врасти в половицы!

– Отдай то, что тебе не принадлежит, – могильным шёпотом выдохнуло из телефонной трубки в ухо. – А то хуже будет.

– Слушайте! – потусторонний голос Марию почему-то снова нисколько не напугал, скорее разозлил. – Если вы внятно, повторюсь, внятно объясните, чего от меня хотите, то дело пойдёт куда плодотворнее.

– Отдай, – и даже что-то вроде утробного завывания на фоне послышалось.

Впрочем, это мог быть просто ветер.

– Непременно. Как только, так сразу, – чеканно пообещала Маша. – Спокойной ночи. Вам бы тоже поспать, а то с утра голова чумной будет.

– Ты допросишься, Кислицина, – голос перешёл на змеиное пришепётывание. – Никто ведь не поможет.

И в ухо заколотились громкие, частые гудки.

– Вот так вот? – спросила Мария у бледнеющего окна, потирая телефонной трубкой подбородок. И сама же себе ответила: – Ну да, получается вот так.

Определённо, в Мухлово происходило что-то крайне странное.

***

Выгребая на привычный, практически уже родной холм, и, понятное дело, едва поспевая за весёлым помпоном ареевого хвоста, госпожа Мельге совершенно твёрдо решила: эта утренняя пробежка будет точно последней. Вернее, сегодняшняя, а ещё завтрашняя, чтобы уж абсолютно всем, даже местным ежам стало кристально ясно: ей, Маше, всё равно и, вообще, плевать!

Вольно же им, Ареям и их хозяевам, которые дрессировщики, который, строго говоря, один, но всё равно, чтоб ему провалиться, заявляться с утра, будто ничего такого не случилось, так и надо, а говорить вовсе не о чем! Невозмутимые они, непрошибаемые, железные, железобетонные, настоящие мачо! Ну и пусть, и ладно. Мельге тоже умеют лицо держать, между прочим. Вот сегодня она молодец, быстро сообразила, была приветливой и вежливой, даже пошутить сумела и посмеяться. Правда, смеялась в гордом одиночестве, ну и что, что такого? На пробежку отправилась с ними – подумаешь, дел-то! И завтра побежит. А послезавтра…