Последние слова Ивана Ивановича потонули в дружных аплодисментах.

После Слепова говорил Майский. Он коротко рассказал о том, что за последнее время сделано на прииске и что еще надо сделать, и поздравил драгеров с трудовой победой.

— Иван Иванович уже говорил о том, как работает драга. Добавлю, что эта машина может разрабатывать небогатые золотом россыпи, с содержанием в несколько долей в тонне. Вот раньше считали, что Глухой Лог — место для разработки невыгодное, золота здесь мало. Да, шахты строить здесь нецелесообразно, а вот драга будет работать прибыльно, она выберет все золото из Лога.

На трибуну поднялся Тарасенко. В костюме Остап Игнатьевич чувствовал себя непривычно и стесненно. Он ежеминутно доставал большой клетчатый платок и вытирал красное, как после бани, лицо и бритую голову. Подергав себя за ус, Тарасенко громко и долго откашливался.

— В общем, все, что тут говорили, правильно. Я, товарищи, не мастер на речи. Да и чего тут скажешь? Работали мои ребята не жалея себя, так и было. И каждый из вас, наверное, так же работал бы. А разве можно иначе? За все хорошие слова о нас спасибо. И вам всем спасибо, что пришли вот посмотреть на нашу драгу. Сейчас мы ее запустим, и она начнет работать.

Тарасенко спустился с трибуны, вместе с двумя своими помощниками сел в лодку и отплыл. Все головы повернулись в ту сторону. Сотни глаз следили, как лодка плыла по котловану, как причалила к понтону. Люди вышли и исчезли где-то там, в многочисленных помещениях драги. Вскоре послышался равномерный шум работающих моторов. Разукрашенная флагами и зеленью драга чуть качнулась. Вот поползла бесконечная цепь с черпаками. Один за другим они скрывались в воде и немного спустя стали выныривать полные серого песку. С ковшей струйками стекала мутная вода. Где-то там, на драге — с берега этого не было видно, — они вываливали свой груз на грохот и снова уходили в воду. Появление первых ковшей с песком встретили на берегу радостными криками «ура», а Данилка Пестряков во всю мочь заиграл какой-то бурный мотив — то ли вальс, то ли марш.

— Мать честная! Во дает!

— Как живые ползут.

— Этак она вмиг весь Лог вычерпает.

— Хочу в драгеры, братцы.

— Так тебя там и ждали.

Больше всех шумели и ликовали ребята. Они прыгали, размахивая ветками, кричали, свистели, словом, всячески выражали свое восхищение. Старики негромко переговаривались и качали головами. Майский давал пояснения обступившей его молодежи, а заодно отвечал и на другие вопросы, которыми его засыпали старатели.

С берега не было видно, что там еще делается на драге, чем заняты люди. Ковши уходили в воду и поднимались нагруженные песком. Потом с противоположной стороны драги, с отвального конвейера посыпалась отработанная порода и галька. И снова на берегу закричали «ура». Весело гудели моторы, позвякивали ковши, журчала вода. Драга работала, первая на Зареченском прииске драга.

Данилка Пестряков, сидя на пеньке так же прямо и строго, как он всегда сидел в знаменитом клубном кресле, растянул меха гармони на всю длину и заиграл «Интернационал». Парни и девчата запели:

Не переставая смотреть на драгу, зареченцы развязывали узелки со снедью. Ребятишки бегали по краю котлована, набирали в подолы рубах камни и устраивали состязания: кто дальше бросит и кто больше съест «блинов». Сашка и Пашка Ильины в мокрых рубахах успевали везде: и камни бросать, и подпевать комсомольцам, и слушать рассказы директора о драге. Они так расходились, что Егор Саввич прицыкнул на них.

— Брысь вы, безотцовщина.

Пашка сразу остановился, как вкопанный, часто-часто захлопал длинными ресницами и растерянно пробормотал:

— Да мы ничего, дяденька Егор, мы же радуемся.

— Вот я вам нарадуюсь вицей по задницам. Ишь, разгалделись, как на базаре.

— Чего ты, Егор Саввич, злишься, — вступился за близнецов инвалид Савелий. — Мальцам весело. Праздник же. А ну, идите-ка сюда, — подозвал он братьев и протянул каждому по куску хлеба с вареной картошкой и кусочком сала. Поешьте, в животах-то, поди, урчит?

— Урчит, — подтвердил Пашка. — Спасибо вам, дядя Савелий, дай бог здоровья.

— О, какие набожные, — усмехнулся инвалид. — Ну ешьте, ешьте. А вот тут, в туеске, квас.

Братья Ильины с аппетитом принялись уплетать картошку, сберегая сало на заедку.

А драга весело гудела, ковши поднимали песок, сыпалась в эфеля галька.

А через неделю в Зареченске в первый раз с пригорка вблизи приисковой конторы ударила старенькая пушка. Ее выстрел гулко раскатился над поселком, извещая старателей о том, что намыт первый после реконструкции прииска пуд зареченского золота.

Заложив руки за спину, Егор Саввич прохаживался по комнате. Под грузными шагами уныло поскрипывали половицы, и в такт им отзывались скрипом высокие, до блеска начищенные сапоги. Борода сегодня у бывшего виноторговца не расчесана, не до того. В глазах тревога. Время от времени он подходит к двери в соседнюю комнату и, вытянув красную крепкую шею, чутко прислушивается. Там, за двустворчатой дверью, какое-то суетливое движение, приглушенные женские голоса. Егор Саввич еще больше вытягивает шею, привстает на носки, но слов разобрать не может.