— Наконец-то! Спустя годы мне удалось тебя удивить.

Его светлость взял музыкальный инструмент, подержал в руках, ловко, куда более ловко, чем Рукавичка, сыграл что-то краткое и совершенно незнакомое. Демон тут же скривился, точно у него заболели все зубы.

— Только не при мне! Я не в том состоянии, чтобы слушать старые сказки о любви! Хочешь играть, играй что-нибудь пошлое. Или веселое.

— Жажду истории.

— Вот тебе история. — Шаутт наклонился над столом и заговорщицки прошептал: — Мальчишка-таувин добровольно отдал её мне.

Герцог потрясенно покачал головой:

— Вот уж. Некоторых вещей никак не ждешь, но они находят тебя.

— Это поможет.

— Это не помешает. И не поможет им теперь. Что большая удача.

С этими словами его светлость встал, вытащил из ножен меч и с силой ударил по лютне, разваливая её деревянный корпус.

Рукавичка и бровью не повела. Смотрела, как герцог старательно ломает ни в чем не повинный музыкальный инструмент, отбрасывая деревянные куски на пол. Он освободил все четырнадцать струн, удивительно ловкими пальцами начал переплетать их между собой, толстые и тонкие.

— Боишься потерять? — с ехидством спросил демон. — Сделаешь браслет? Пояс? Оплетешь ножны?

— Придумаю что-нибудь. — Герцог положил струны на стол, прикрыл их поднятой с пола картой. — Потом. У меня тоже есть для тебя сюрприз. Но гораздо более неприятный.

— Звучит зловеще. — Будь у Рукавички глаза, она бы прищурилась. — И даже подозрительно.

— Идем.

Они отправились через лагерь, в сопровождении гвардейцев туда, где, на краю небольшого городка, стоявшего вдоль тракта, тянулись ряды торговых амбаров, в которых хранили зерно (теперь полностью выметенное на нужды армии).

— Ждите, — бросил Эрего да Монтаг охране. Взял фонарь, вошел первым.

Темные высоченные тени стояли плотно, словно деревянные куклы в коробке у кукольника. Здесь их было пять с лишним десятков. Другие спали странным глубоким сном, никак не отреагировав на гостей.

Герцог молча поднес фонарь к ближайшей фигуре, показал на черной броне, больше похожей на черепки, а не кожу, белый налет, смахивающий на плесень, разъедающую плоть, создающую язвы.

Рукавичка зашипела тихо и зло. Подошла к следующей фигуре. Тут плесени было меньше.

К следующей.

Больше.

Она методично осмотрела каждого другого и не нашла белых следов у двенадцати из тех многих, что спали здесь.

— Они заражены. — В голосе шаутта слышалось отвращение.

— Да.

— Сколько уже умерло?

— Достаточно немного, чтобы слухи не расходились. Пока.

— Ты можешь создать новых?

— Нет. Второго Скалзя не будет. Не в эту эпоху. Такое было возможно, только когда ты подготовил для меня тело мальчика.

— Сколько их осталось?

— Двести восемь.

— А сколько доживет до начала битвы?

— До того, как придет их время идти в бой, — поправил Эрего. Глаза на его юном лице казались слишком взрослыми. Почти неуместными. — Потеряем еще десять-двадцать. Но все равно перевес на нашей стороне.

Демон что-то пробормотал с недовольным видом.

— Они больны, потому что кто-то касается нитей и использует плетения.

— Да.

— Она вернулась.

— Да. — В голосе герцога послышалась улыбка.

— Получается, что на этот раз ты не ошибся.

— Забудь о всех иных делах. Найди ее. И убей. Даже ценой своей жизни.

Рукавичка помолчала, прежде чем сказать:

— Я не твой раб. Не твой слуга. У нас своя выгода. Она не зависит от её существования и твоих желаний. Уничтожить память Шестерых, все, что было связано с магией волшебников, чтобы обрести покой, — да. Вершить чужую месть — нет. Разбирайся с ней сам. Она придет рано или поздно туда, где все началось и все закончится. Если это случится — я помогу в меру сил. Если нет — не обессудь. Наш договор был о другом.

— Шаутты нарушают любые договоры, — с недовольством напомнил герцог.

— Любые. Но не этот.

Сожаление присуще человеческому роду. Оно такая же часть нас, как любовь или ненависть. Зависть, доброта, злость и радость. Мой учитель, последний из заставших Милосердную, спросил у нее, сожалеют ли волшебники о содеянном.

Она ничего не ответила ему. Лишь отвернулась. А после возвратилась в Аркус, чтобы исчезнуть без следа. До дня, что был предсказан.