Правда, в фойе, где ранее располагалась картинная галерея, появился музей, призванный придать Дому дух литературы. В этом музее есть различные памятные предметы, подаренные ЦДЛ писателями различных поколений. Нет только самих писателей. Не идут они в бывший Пестрый, ныне сияющий хрусталем сервировки и на тощие кошельки литераторов не рассчитанный.

Что ж, жизнь, конечно, не остановить. Это вам не шар биллиардный. Вновь зароился писатель в недрах Дома. Выжил литератор, приободрился, о премиях заговорил, о растущих гонорарах, вновь привлек внимание к своей персоне, истосковавшейся в забвении, вновь стал гордым. И снисходительно позволяет юному литератору наполнить свою рюмку. Но не забыл ни прозябаний в лихие годы, ни друзей-собутыльников. Ни Пестрого.

НОВАЯ РУССКАЯ СКАЗКА

Новая русская сказка начинается так:

– И вот он что, сердешный, удумал... Пить-то ему доктора запретили. А иной раз так ли ему захочется рюмочку винца... Поди-ка, такой страной покомандывай... Так он тайком кличет дворника, дает ему цельных сто долларов, одной кипюрой и просит за бутылкой-то и сбегать. Чтоб никто не знал, Боже упаси...

Нежность к мифу необъятна и смутно объяснима.

Суть русской революции: мужичку с царицей переспать хоца!

Успокойтесь, господин мужичок. Нет ныне ни царевен, ни князей ясноглазых. Если и дорвешься до постели, то окажется в ней та же русская б...!

И мужичок потому не тоскует шибко. Стоит Ванька за прилавком и торгует тушонкой-парфюмерией. Ручищами бумажки многочисленные переслюнивает, а взгляд безмятежно устремлен в бесконечность. Торгующий рядом обувью человек кавказской национальности настороженно оглядывает Ваньку и вопрошает:

– Э, Вано, завтра торговать будешь? Э?

– Завтра?
– лениво переспрашивает Ванька.
– Завтра - не-а... Завтра праздник. Первое мая, - поясняет ласково.

В каждом синем глазу Ваньки уже плещутся по стакану водки с плавающим сверху соленым огурцом. Вернее, огурец - в глазу правом. В левом, конечно же, селедочка, присыпанная зеленым лучком.

– Первое мая?
– пребывает в недоумении собеседник.
– А что первого мая, деньги отменяют, э?

Непонимание.

Потому как - интерес разный. Иному миф, иному разлюбезно мифотворчество. Как не придумать такого Ваньку? Образ многограннейший, несмотря на кажущуюся примитивность и одномерность.

Склоните же голову, легионы литераторов, пред памятью творца, вызвавшего к жизни образ Ивана, исправно вас кормящего. Вот только как теперь избавиться от навязчивого, как подсевший в электричке пьянчужка, липкого лика?

Не избавиться. Путь электричке неблизкий. И к тому же везет она теперь Русскую Идею. С высот благосклонно спускаемую. Тем самым, кто "страной командывает".

Эх, эх, Русская Идея. Кто тебя выдумал? Выдумал в очередной раз? Лишь для того, чтобы на следующей, Бог знает где уготованной нам станции, подсунуть нам иную Идею.

Ситуация. А ситуация порой загоняет в угол. И загнанный в угол человек сидит себе там, посиживает, томится, но винит не ситуацию, а угол. В него же и плюет.

Господа литераторы! Коленопреклоненно взываю: не сдавайтесь, держитесь! Не позволяйте втянуть себя в малевание иконы Нового Русского Мужичка. А то пойдет, усмехаясь, среди банков и коттеджей, прикидывая, на что сгодится, в его будущем хозяйстве вся эта компьютерно-хромированнотонированная роскошь.

Просто ради интереса, обратите пристальное внимание на его глаза. На глаза послепраздничные, без огурцов и селедки. Смотрит он на окружающее не с завистью или ненавистью, а хозяйским глазом. И не торопится сорвать плод незрелый. И думает неторопливо: "Нехай строють...".

Умоляю - не заигрывайте с ним...

Ох, не даром прикладывал ладонь к уху Гоголь, приговаривая: "Слышно страшное в судьбе наших поэтов".

Но только и сам я, грешен, не могу удержаться... И вот уже летит перо черт-те куда... Иной раз помстится во мраке нечто неясное, и возоплю, брызжа слезами умиления: "Сподобил Господь! Надоело мужичку киночтиво заграничное. Алчет он духовности... Други, мы востребованы!"

Бред!

Душка Хлестаков: "Я ведь литературой существую".

И душно, душно... Яду мне! Чтоб неповадно было.

А то ведь доиграемся. Придется со стыдом, подобно Петру, медно чеканить слова страшные: "Сия сарынь ничем кроме жесточи унята быть не может".

Вот и сказке конец:

– А дворник, сам жалосливый, и отказать неловко, потому как подневолен, и видит, пропадает человек через эту заразу. Так он водку-ту водой по дороге разбавляет. Чтобы, значица, здоровье не так у кормильца портилось... А то ить и приработка дворник лишится... Так-то, Петровна!