Достоинства сих двух питомцев муз также отмечены критикой. Сухо, но верно:

– Варламов писал искренне, тепло и задушевно, обладая очевидным мелодическим дарованием и умением передать национальный русский колорит.

– Мелодическое творчество Алексея Николаевича непринужденно, разнообразно и носит яркий национальный отпечаток.

И тот, и другой, очевидно, с ранних лет чувствовали, что не одолеют технических вершин своего ремесла. И там, где сочинительство их касалось самого для них родного - романсов - слышалось печальное и невысказанное, порою просто негативное. О чем свидетельствуют названия. У Варламова: "Не шей ты мне, матушка", "Нет доктор, нет", "Ты не пой", "На заре ты ее не буди", "Что отуманилась", "Мне жаль тебя"... На что Верстовский отвечал не менее трагичными (опять же, в плане названий): "Черная шаль", "Старый муж, грозный муж". Или операми "Тоска по родине" и "Аскольдова могила"! Последнее - без комментариев.

Дальше больше. Сочинив романс "Не бил барабан перед смутным полком", Варламов явно зашифровал истинную суть своего творения. Тоже, очевидно, не без предчувствий. Но нашлись в России беспокойные люди, разгадали ребус. И над бескрайними просторами отечества поплыло заунывное, как по жертвам чумы: "Вы жертвою пали в борьбе роковой". При чем не сразу догадаешься, что речь идет о Варламове и Верстовском в первую очередь...

Грустная история, господа. Но иной раз, когда в тихом, прочувствованном застолье вдруг затянет голос незатейливый бесхитростную историю про сарафан, ей-ей всплакнешь... Да Бог с ней, с техникой. И так хорошо. Все равно хорошо...

ПОВЕСТЬ

АВРА ЛЕВАТИЦИЯ*

Пролог

Однажды, в старом немецком кабаке, заброшенном волею судеб в глухой угол компьютерной сети, Федор оказался за одним столиком со Старым. Тот казался чем-то удрученным, вздыхал и покачивал головой, роняя слюни в кружку с крепким баварским.

– Теперь-то чего?
– спросил Федор.
– Еще какую-нибудь пакость припомнил?

– Понимаешь, до меня только что дошло - не следовало мне допускать Распятия.

Это еще почему?
– подивился собеседник, осторожно сдвигая

ногу под столом в сторону от раскинувшегося там вольготно хвоста.

– ---------------------

АВРА ЛЕВАТИЦИЯ (лат.) - внезапный, непонятно откуда пролившийся дождь при совершенно ясном небе.

– Тем самым я позволил Ему искупить грехи людей, и в результате выпустил из моей власти всех грешников. И кем я стал после этого?

Федор крякнул, за много лет так и не сумев привыкнуть к причудливым поворотам мысли Старого. Захотелось наступить ему на хвост и посмотреть, что из этого получится.

– Но как же ты все-таки допустил? Ты, не самый глупый из... из...

Искуситель смущенно хмыкнул, потупившись.

– Да уж больно искушение было велико.

... Я не дал дослушать Федору, извлек из-за столика. Чтобы рассказать вот о чем...

Исчезающее тысячелетие, конец света, Нострадамус, провидцы и предсказатели, солнечное затмение, друиды, шаманы и вампиры, мор и глад...

Понимаешь? Внезапно и остро захотелось в средневековую Европу. К истокам ныне происходящего - поближе. Но сам я не могу. Дела, семья...

Федор вызвался сразу же, без колебаний. Он, мой герой, вообще человек решительный. Чем сильно отличается от меня. И многим другим отличается. Он здоров, умен, образован. Не ленив. Куда мне до него. За что и люблю.

Не без произвола со стороны автора отправился он из России времен Иоанна Грозного в зарубежье, существующее во времена совсем иные. Календарь там, видите ли, григорианский.

Но куда же без любовной коллизии? Читатель не поймет. И поместил я там, в григорианской Европе, другого героя, с прекрасной возлюбленной. Судьба их, естественно, трагична до слез. Я так решил.

Вот этим-то бедолагам, выхваченным мною из небытия, и предстоит параллельно существовать в мрачном средневековье. О котором я почти ничего не знаю.

Что ж, произвол, так произвол...

1

К полуночи студено задуло. Серебристые облачка устремились на восток, то и дело закрывая яркий серпик месяца.

Звонарь кизаловского храма, покончив с гулкой своей работой, угрюмо покосился на Федора и молча полез со звонницы вниз. Скрип деревянных ступеней вскоре стих. Давно погасли огни в нахохлившихся избах. Попрятались по конурам собаки, запуганные до онемения. Лишь за деревней журчала вода у мельницы.

Федор провел ладонью по перилам звонницы.

– Ладно тесано, - пробормотал он и тронул обух топора, воткнутого за пояс.

Но глаз при этом не сводил с белого камня в дальнем конце раскинувшегося внизу кладбища.

Днем Федор побывал на могиле. "Петр Плогойовит" - гласила резная латынь на камне. Ну и прозвище, поди выговори! Как тут не залютовать. Вот и изгалялся Петр уже четырнадцать дней над бывшими соседями. Приходил по ночам и душил. Девять человек увел за собою. Смятенные кизаловцы послали слезное прошение в Градиш, к королевскому штатгальтеру, моля разрешить им выкопать труп Петра и предать огню. В ответ им неспешно сообщали, что едет де к ним следственная комиссия из епископской консистории, с намерением ясно во всем разобраться.