— В баню в карты идете дуться? — с нескрываемой завистью спрашивает он Инари.

Но товарищи уже прикрыли за собой дверь. Теплый сон еще таится в каждом суставе, он цепко еще держит тело, но острый холод февральского утра неумолимо гонит его прочь.

Рыжебородый возчик дает Унха, Инари, Каллио по винтовке и по три обоймы на каждого. Себе оставляет столько же. Около саней стоят вооруженные вновь прибывшие лесорубы. Это Коскинен, Лундстрем, посланец Коскинена — Вирта, лесоруб, который, даже опираясь на винтовку, не расстается с заткнутым за пояс топором, и трое других. Каллио хорошо знал Сунила и… и неужели… неужели глаза не обманывают его?! — перед ним стоял живой Олави.

— Олави!

— Каллио!

Вот они стоят друг против друга и жмут руки, не доверяя своим глазам.

— Каллио!

— Олави!

Черт дери, наконец-то они снова нашли друг друга. И когда!

Снег на вершинах сосен совсем розов, от мороза стынут губы, а они стоят и смотрят в глаза друг другу.

— Олави!

— Каллио!

— Пора на работу, — разлучает их спокойная команда Коскинена.

И Лундстрем, Сунила, Вирта и еще два вооруженных лесоруба идут к господскому дому.

Все на лыжах.

— Не забудь: общее собрание в восемь часов у дома! — уже на ходу, оборачиваясь, напоминает Коскинен.

Но Инари не нуждается в напоминаниях.

— Через час должны быть посланцы во всех бараках, — шепчет он себе под нос, смотрит на розовый снег, пригибающий ветви, и командует: — За мной!

У саней с оружием остаются радостно-озабоченный Олави и Коскинен.

Олави сейчас не просто лесоруб Похьяла, нет, он сейчас не просто носильщик или конвоир — он начальник хозяйственной части, начальник снабжения и боевого питания первого красного партизанского батальона Похьяла.

Коскинен входит в барак.

Он достает из сумки лист бумаги, придвигает к огню широкое круглое полено, им здесь пользуются как табуретом и как столом, садится на корточки и начинает писать:

«Товарищи рабочие и крестьяне! Мы знаем, что при содействии правительства Финляндии трудящемуся населению Советской Карелии наносится удар…»

Он останавливается, думает и снова склоняется над поленом… Дрова в очаге все время трещат, стреляют — к морозу.

«Белобандиты посылают сотни людей, возы оружия через границу, на территорию Карельской коммуны. Там эти бандиты зверски убивают коммунистов, убивают мирных безоружных учителей. Это называют они „восстанием карельского народа“.»

Он целиком поглощен своим делом и почти не обращает внимания на то, что люди в бараке просыпаются, зашевелились и начинают готовиться к новому дню труда. Они с удивлением смотрят на Коскинена.

Он не окончил еще писать воззвание, но, услышав разговор, складывает бумажку, прячет ее в карман и встает:

— Товарищи, сегодня работы не будет.

— Как?

— Почему?

— Не пророчь, для этого ты слишком большой грешник! — кричит Коскинену возчик.

В барак входит Олави — на минуту, отогреться.

Коскинен громко говорит:

— Сегодня начинается забастовка. — И он вытаскивает парабеллум.

— Ты, наверно, тот самый финский коммунист Коскинен. Письмо от него мы на днях читали, — размышляет вслух Гуттари — возчик, который напрасно ждал писем.

— Да, я Коскинен.

Раздается отдаленный винтовочный выстрел.

Глаза Коскинена загораются необыкновенным блеском, и он громко говорит:

— Через час общее собрание лесорубов около господского дома и складов. Олави, доставь туда сани для перевозки продуктов.

— Слушаю, — отвечает Олави.

Коскинен выходит из барака и идет к господскому дому. Почти совсем светло. Розовый свет столбами стоит между сосновыми стволами.

Возчики добровольно отдают свои сани, своих людей и себя в распоряжение Олави.

В барак, где жил Сара, посланец прибыл, когда было совсем светло. Почти все уже собирались идти в лес. Сара направлял пилу.

Жена этого возчика, с которым он работал, была стряпухой в бараке. Она сегодня проспала, и поэтому кофе только еще закипал на очаге.

— Что ты, друг, горячку порешь? — сердился Сара. — Все равно ведь без кофе в лес не пойдешь!

Возчик лениво переругивался с женою. Один лесоруб надевал шерстяные носки, другие смеялись над старым анекдотом.

— Вот теперь все торопятся, оттого и гнило все, — продолжал урезонивать своего молодого приятеля Сара. — Раньше в полнолунье не рубили дерева, и лучше лес был. А теперь не смотрят, что полная луна, рубят, и сосна мелкослойнее стала.