Шрифт:
Возчик, прекратив перебранку с женой, пошел задать корма лошади и на самом пороге столкнулся с посланцем, который, держа в руках лыжные палки, быстро вошел в барак и, переводя дыхание, громко сказал:
— Сегодня работы не будет. В восемь утра состоится общее собрание лесорубов этого прихода.
Все сразу заволновались:
— Какое собрание?
— Почему?
— О чем разговор?
С самого восемнадцатого года не бывало общих собраний. Как же тут не взволноваться?
— Да это просто митинг, — решила стряпуха.
— Наверно, сообщат, что повышают заработок, а то ведь и жить невозможно, — сообразил Сара. И решил: «Надо идти. Идти надо!»
— Держи карман шире! Скорее объявят, что жалованье вместо двух недель на месяц будут задерживать, — не удержался от того, чтобы не подразнить своего старшего товарища, молодой лесоруб.
Сара уже надел поверх шерстяного свитера малиновую праздничную куртку.
Он твердо решил пойти на собрание.
— Как же мне идти туда в такой холод? — вслух раздумывал высокий лесоруб. — Слишком у меня легкая одежда и рваные кеньги, чтобы без дела шататься по лесу в такой мороз. Только работа и согревает.
— А ты попробуй пойди, может быть, там тебе и выдадут одежду и кеньги, — в шутку утешил его другой. И потом убежденно добавил: — Ручаюсь, наверняка дадут! Для того созывают собрание, чтобы прочесть всем манифест: мол, объявлена война против Советской России, и все мужчины мобилизованы в армию, на фронт, и да здравствует генерал Маннергейм! Ура!
— К чертям! В таком случае я на собрание не пойду, — сказал сосед.
Посланец, не отвечая на расспросы, вышел из барака и торопясь вдевал ногу в стремя лыжи. Он спешил оповестить о собрании другой барак. Сунила выскочил вслед за ним и крикнул вдогонку:
— Скажи, для чего собрание?
— Забастовка!
Ответ обрадовал его.
— Забастовка! — крикнул он, входя обратно в барак.
— Как и весной, забастовка!
— Тогда идем!
И они все шумно вышли из барака и пошли к господскому дому.
По дороге парни боролись, чтобы согреться, не у всех были лыжи. А стряпуха заставила мужа везти ее на санях, не распрягать же в самом деле лошадь. На эти сани примостился и тот парень, который из-за рваных кеньг не мог идти. Он все время соскакивал с саней и возился с товарищем, стараясь согреться. А сани в это время уходили вперед, и надо было их догонять.
Не пошли на собрание только три человека.
«Что там будет, на собрании, повысят плату или не повысят, забастуют или не забастуют, а все равно за сделанную работу так или иначе заплатят».
Так думали они и поэтому шли, как и всегда, на работу: подрубать высокие сосны, подпиливать их чуть ли не у самого корня, размечать хлысты, раскряжевывать ствол от уса и до торца. Они были довольны собой, и казалось им, что они в бесспорном выигрыше.
Гонец Коскинена тоже был очень доволен собой.
Он убыстрил свой ход, но от холода было не уйти.
Он нагибался вперед, приседал, и вся сила его уходила к рукам, и тогда он отталкивался сразу обеими руками, и лыжи несли его, куда он хотел, и быстрота выпрямляла и снова сгибала его.
Сейчас он оповестил третий барак, а после четвертого он свободен — поручение выполнено.
Сейчас, наверно, и к другим баракам подходят гонцы-лыжники.
Вместе с парнями из четвертого барака он придет на митинг. Только бы не опоздать. И знатная же будет на этот раз забастовка!
— Эй, хо!
— Эй, хо!
А вот, наконец, виден и четвертый барак. Но оттуда идут уже навстречу ему люди. На лыжах, с топорами за поясом, с пилами за плечами, с пестрыми свертками одеял.
— Стойте, куда, ребята? — кричит он им.
И навстречу ему гремит в морозном воздухе:
— Разве ты не знаешь? Забастовка!
Вирта — посланник Коскинена, Лундстрем, Сунила и еще один лесоруб подошли на лыжах к дому, где жили управляющий и десятники. Они вооружены револьверами и ручными гранатами.
Сердце Лундстрема бьется быстрее, чем обычно.
«Сейчас, сейчас, начинается…»
Он слышит свою четкую команду — ать-два, ать-два… На мгновение представилось: верхом на лошади, в украшенном резьбою седле, едет Коскинен, и со всех балконов свешиваются красные полотнища, и шелк развернутых знамен полощет над его головой. Только зачем так мерзнут пальцы? От самых кончиков пальцев, от ногтей покалывающий холодок идет в ладони.
«Однако эти господа тоже не поздно встают», — думает Лундстрем, увидев синеватый дымок, прямо поднимающийся из трубы к небу.