А потом, примерно за год до смерти, она чересчур подробно стала мне рассказывать об одном своем пациенте. Он был молод, красив и интеллигентен – физик, кажется. Я долго пытался вспомнить, как же его звали – то ли Кириллом, то ли Денисом… В общем, у него было модное имя. Кажется, все-таки Кириллом. Он был психопатом и уже не в первый раз пытался покончить с собой, перерезав себе вены. В стрессовое отделение он попал, потому что в очередной раз "смертельно" поругался со своей девушкой и полоснул бритвой по руке.

Мне почудилось, что Аля говорит о нем с восторгом, и тут я насторожился. Она взахлеб рассуждала о его необыкновенно чувствительной и сложной натуре, о чересчур земной и практичной невесте, которая его не понимает… Я хотел было ее осторожно предупредить, но не решился. И тут как-то раз я был по делу в ваших краях и зашел к ней в отделение. Она сидела в ординаторской и пила кофе с каким-то молодым человеком; их с трудом можно было разглядеть сквозь табачный дым – Аля смолила, как паровоз, одну сигарету за одной. Посетителем оказался этот самый Кирилл – она нас познакомила; светловолосый, высокий, тонкий в кости, но с развитыми плечами, при этом одухотворенное лицо с высоким лбом и интеллект светится в глазах – словом, мечта любой девушки, и тем более такой, как Аля. Волшебный принц во плоти… Ты взрослая женщина, Лида, к тому же медик, и я с тобой могу говорить о том, о чем бы я не стал говорить со своей женой: я не просто чуял – я всеми своими чувствами ощутил, как Аля тянулась к нему. То было чисто физическое, плотское желание. Причем оно было исключительно односторонним. Этот паршивец просто не мог этого не ощущать – атмосфера была буквально насыщена сексом, казалось, еще немножко – и заискрится. Ты знаешь меня, Лида, я не новичок в любви – но никогда ни одна женщина не желала меня так, как Александра этого негодяя… Можешь мне не поверить – но даже я смутился; мне вся эта ситуация показалась просто неприличной.

– Почему негодяя? – машинально переспросила я.

– Потому что он прекрасно все видел, понимал – и использовал ее. Она мне проговорилась, что собиралась идти мирить его с родителями, улаживать конфликт на работе… Она готова была для него на все. В тот же вечер я, даже отложив свиданье – чего ты смеешься, девица была очень стоящая – поехал к Але домой и серьезно с ней поговорил. В этот раз я довел ее до слез. Наверное, я по молодости высказал ей всю правду, как она есть, надо было помягче. И про нереализованное либидо говорил, и про неприличное поведение на глазах у больных и коллег, и про нарушение врачебной этики… Мне сейчас самому стыдно – надо было быть большим дипломатом. Но мне очень хотелось, чтобы она поняла, как это выглядит со стороны – она так ценила свою работу, что отказалась бы от всего, что могло повредить ее репутации. И потом, я очень испугался за нее саму.

Вахтанг замолчал; такое серьезное, с оттенком сожаления, выражение лица я видела у него только раз в жизни – на крыльце ЗАГСа, когда церемония его бракосочетания с Юлей задерживалась, и он в последний раз свободным человеком вглядывался в морозные просторы с тайной мыслью – не удрать ли, пока не поздно?

– А что потом?

– Потом? Два месяца она не приходила и почти не звонила – так что даже мать забеспокоилась. Потом был мамин день рожденья, и Аля пришла как ни в чем не бывало и во время танцев – она в тот вечер была в ударе и даже танцевала с моими друзьями – отвела меня в сторону и сказала: "Спасибо. Ты был абсолютно прав". У меня с души отлегло. Еще через месяц я как-то спросил у нее, что стало с Кириллом? Она спокойно ответила мне, что давно с ним не виделась и это ее не интересует. Так что, думаю, это не тот вариант, который ты ищешь. Но если ты хочешь копать глубоко – а ты все равно будешь это делать, что бы я не говорил – ты должна об этом знать.

– Почему ты считаешь, что я буду рыть землю до упора?

– Ну… Такое уж у тебя выражение лица. Ты всегда добивалась того, что хотела – даже в детстве. А хотела ты, как ни странно, всегда одного – знать. Ты, наверное, не помнишь, а я вот запомнил хорошо – однажды на даче я собирал примитивный радиоприемник, а ты, тогда десятилетняя пигалица, потребовала от меня, чтобы я объяснил тебе, как он работает. Я задрал нос и сказал, что девчонки в таких вещах не разбираются; тем не менее ты заставила меня разложить все по полочкам и объяснить значение каждой детали – так что даже я сам в конце концов понял принцип его действия.

– Я это помню: ты так снисходительно со мной разговаривал, а я указала тебе, что ты держишь схему кверху ногами! – и мы оба расхохотались.

– Ты знаешь, – продолжал Вахтанг, – в последнее время у тебя в лице снова появилось что-то такое… охотничье, что-ли. Как у охотничьей собаки, которую после долгой городской жизни наконец вывезли в лес, и она взяла след. Как будто ты проснулась от долгой спячки, снова почувствовала вкус к жизни и отправилась на охоту… или, если тебе угодно, на поиски истины – так звучит лучше. Глаза горят, ноздри раздуваются…

– Ты описываешь меня так, как будто я действительно собака-ищейка.

– А разве это оскорбление? Ты всегда должна быть в таком состоянии – иначе тебе становится скучно жить. Поэтому я и был уверен, что долго с Виктором ты не протянешь – с ним тебе не к чему было стремиться, а ему, наоборот, необходима стабильность – нашим бизнесменам, которые все время балансируют на краю, обязательно в жизни нужно что-то надежное. Знаешь, между тобой и твоей старшей сестрой – огромная разница. Аля довольно часто предпочитала не знать, а закрывать глаза и верить. Она слишком полагалась на свою интуицию.

– Я тоже полагаюсь на свою интуицию – поэтому и хочу заняться Алиной смертью. Моя интуиция мне подсказывает, что здесь дело нечисто, и ее до этого довели.

– Лида, когда мы проходили практику по патопсихологии, мне довелось в одной клинике тестировать женщин с подозрением на рак. Меня поразили тогда две соседки по палате. Одна была готова молиться любому Богу, хоть мусульманскому, хоть еврейскому, чтобы миновала ее чаша сия; она не пила никаких лекарств и день и ночь занималась медитацией, внушая себе, что это избавит ее от любых болячек, даже самых тяжелых. Она обращалась ко всем возможным бабкам и вся была увешана амулетами. Само слово "Рак" было для нее табу, она боялась его, как огня. А ее коллега по несчастью, наоборот, обложилась медицинскими справочниками и энциклопедиями; она определила для себя все возможные варианты своего диагноза – и как лечиться в каждом конкретном случае; она, не дожидаясь вердикта врачей, уже разослала своих ближних на поиски дорогих заграничных препаратов. Она тоже собиралась выздороветь – но только строго по науке. Вот такая же разница, как между этими двумя несчастными, и между Алей и тобой.