цветами. Впрочем, она принесла цветы всем членам комиссии.

Меня тронула ее благодарность: на самом деле, нельзя ожидать,

что твой пациент будет тебе благодарен, это, увы, не в

человеческой природе, и когда ты ничего не ждешь, то не

испытаешь и разочарования. Я все еще не могу прийти в себя:

как несправедливо устроена наша система: один недалекий,

некомпетентный или предвзятый психиатр – и у человека

разрушена жизнь! Вспоминаю, как зимой я участвовала в

комиссии, созданной по поводу семнадцатилетнего мальчишки

направленного в больницу военкоматом. Он, как ни странно,

хотел служить в армии, а врачи не давали ему добро.

Оказывается, когда ему было семь лет, мама привела его к

невропатологу с жалобой, что он мочится в постель, и доктор

так и написал в его карте: "Ночной энурез. Эписиндром?" Потом

в течение десяти лет этот диагноз так и переходил с одной

карты в другую, но при переписывании "эписиндром" превратился

в "эпилепсию" и потерял знак вопроса. А парнишку все это время

так никто и не осмотрел!

Актер Виталий говорит теперь прекрасно – хоть завтра в

театр. Впрочем, он прекрасно играет и так, безо всякой сцены,

была бы публика. Самая верная его зрительница – это,

конечно, жена Ольга; мне ее искренне жаль. Сегодня Виталий

рассказывал мне историю своей жизни – и я с трудом сохраняла

на лице маску простой заинтересованности. Мне хотелось вслух

выразить свое изумление: двадцать шесть попыток самоубийства,

начиная чуть ли не с пеленок, – это тебе не хухры-мухры! И

каждый раз он чего-то этим добивался: в десять лет, когда он

угрожал повеситься на ветвях яблони, дед купил ему велосипед,

а в двадцать пять и тридцать он таким образом удерживает возле

себя единственную женщину, которая может его долго терпеть.

Просто удивительно, как он ни разу не заигрался и в самом деле

попал на тот свет – тем более, что способы, которыми он

пытался неокончательно покончить с собой, поистине уникальны."

Я, кстати, нашла истории болезни почти всех пациентов, о которых Аля упоминала в своем дневнике. В медицинской карте генеральши Маргариты было все честь по чести: основной диагноз: неврастения, сопутствующие заболевания, консультации профессора, даже суицидальные мысли ей приписали, хотя никогда не поверю, чтобы такая дама всерьез подумывала о самоубийстве. На самом деле она была мне не нужна: больная Б. никак не могла дать мне ключик к разгадке Алиной тайны. Зато некоторые другие больные наверняка могли бы порассказать мне о сестре много интересного – а по форме на первой странице истории болезни записывается не только адрес пациента, но и телефон его ближайших родственников. Поэтому, не проработав на новом месте и недели, я постаралась проникнуть в архив – и успешно.

В архиве сидела медсестра средних лет с пережженными химией волосами; когда бы я не спускалась на низкий первый этаж, в ее комнату, где было холодно даже в самые жаркие августовские дни, то заставала ее перед зеркалом: с мученическим видом она рассматривала свои лохмы и шевелила при этом губами – видно, рассчитывала, когда можно будет их срезать. Так что я не ограничилась одной коробкой конфет, как собиралась – во второй мой визит в полуподвал я принесла ей хороший немецкий бальзам для волос, и она прониклась ко мне самыми добрыми чувствами. Так как ее рабочий день кончался в половине третьего, а я к этому времени не успевала еще разобраться со своими больными, то она разрешила мне кипами выносить старые истории болезни из хранилища – с условием, что я буду возвращать их в пол-девятого утра на следующий день.

И вот однажды, часов в пять вечера, когда все врачи уже ушли домой, а я одна осталась в ординаторской и погрузилась в чтение ( целиком ушла в описание способов покончить с собой и при этом наверняка остаться в живых, которые изобрела богатая фантазия актера Виталия), за моей спиной вдруг раздался мужской голос:

– А зачем вам, Лида, нужны истории болезни пациентов вашей сестры Али?

От неожиданности я резко повернулась, и папки с бумагами веером посыпались на пол. В дверном проеме стоял мужчина в белом халате и улыбался; это был тот самый Володя с розой, с которым я встречалась весной в метро.