Великанов начал вспоминать ягоды, растущие в Мурманской области. Перечислил бруснику, морошку, клюкву… Но этого оказалось до обидного мало и, чтобы как-то поддержать славу родного края, Иван тут же перевел речь на рыбу: треска, семга, палтус… Все эти названия звучали для Оника и Гарника так же, как для Великанова названия южных фруктов.

— …Придем, бывало, с отцом домой, — вспоминал он, полузакрыв глаза, — мать уже истопила печку, испекла рыбник с семгой. А топленое молоко, братцы, вот чудо! Один запах чего стоит! Сверху — красная корочка, как у хорошо пропеченного хлеба. А тут трещечка в яичнице шипит — эх!.. Отец достает пол-литровку: «После трудов праведных, — говорит матери, — пропустить стаканчик не грех»…

— М-м-м! — даже зажмурился Оник. — Это и сейчас не повредило бы. Так сказать, для дезинфекции желудка. Как у тебя — прошли боли-то?

— Кажись, прошли, — ответил Великанов, отрешаясь от соблазнительных воспоминаний.

Разговор на этом оборвался.

— Надо посмотреть, что с этим парнем.

Оник посидел на корточках над больным, послушал.

— Спит, — вернулся он. — В его положении это самое лучшее. Да и в нашем тоже. Давайте-ка спать — вон, уже рассветает…

Но напрасно пытались они уснуть. Тяжелые и мрачные думы пришли на смену воспоминаниям, отгоняя сон от глаз.

Вскоре Оник поднялся. Опустив руки на колени, он сидел молча, погруженный в свои мысли.

— О чем загрустил, друг? — спросил Гарник, приподнимая голову.

— Ничего понять не могу!.. В самом деле: если они задумали умертвить нас, так уж кончали бы сразу. Патронов жалеют, что ли? Часовые тут от нечего делать стреляют по собственной тени. Пусть уж потратились бы на нас и прекратили эту комедию. Почему не дают хлеба? Голодом решили уморить? На одной воде ведь долго не протянешь. Ноги слабеют — встать нет сил. Вот и Иван заболел…

— Что? — спросил Великанов, услышав свое имя.

— Ничего, ничего… лежи! Мы тут с Гарником разговариваем. Он спрашивает, как я себя чувствую, а я ему отвечаю… Чорт бы их взял, — принесут они нам хлеб сегодня?

— Хлеб? — повторил Великанов, с трудом подымая веки.

— Я пойду к воротам, узнаю, что там такое творится, — сказал Гарник, вглядываясь в утреннюю мглу. — Оттуда доносились голоса.

— С больной ногой? — возразил Оник.

— Ноге уже легче сегодня.

— Да? Вот видишь! Говорил я тебе, что «бычий язык» поможет? Листья его вычистили рану. Теперь она начнет затягиваться и все пройдет. А все-таки сиди спокойно, я сам схожу. Э, да это новых привели!..

По дороге к лагерю вереницей тянулись пленные.

— Идем, может, знакомые попадутся? — поднялся Гарник.

Все втроем они отправились к воротам — Оник впереди, Великанов и прихрамывающий Гарник следом за ним. Вдруг Оник отошел и склонился над лежавшим в стороне пленным, у которого ночью заподозрили тиф.

— Мертв… — сказал он помрачнев.

Подошли и другие пленные.

— Знает его кто-нибудь? — спросил Великанов.

Никто не ответил. Этот красивый парень, с чуть вздернутым носом и светлыми волосами, был никому неизвестен.

— В карманах надо поискать, — может, какие документы остались, — проговорил кто-то.

Оник обыскал мертвеца и нашел только две карточки. На одной весело улыбалась широколицая, с удивленно вскинутыми бровями девушка. Пышная коса ее была перекинута через плечо и лежала поверх летней блузочки с кружевным воротником.

— Хороша дивчина! — говорили в толпе, разглядывая снимок. — Точно живая!..

Оник перевернул карточку. На обороте была надпись: «Моему любимому Вите на вечную память. Помни: буду ждать, ждать, ждать. Никогда не перестану ждать! Твоя Оля».

На другой фотографии была снята женщина лет сорока, моложавая еще, с аккуратно зачесанными волосами и большими ясными глазами. Около нее стояли, прижавшись, две девочки, очень на нее похожие. Надпись на обороте: «Нашему дорогому Вите, которым гордимся и по которому тоскуем. Мама, Вера, Майя».

Фотографии переходили из рук в руки и, сделав круг, вернулись к Онику. Где живут эти простые, милые люди, ждущие своего Витю?..

Оник оглядел стоявших кругом пленных.

— Пусть, ребята, эти фотографии останутся у меня. Как знать, быть может…

Он не закончил фразу, губы у него задрожали. Все молчали.

— Надо сказать, — пускай его заберут, — пошел один из пленных к подводе, забиравшей умерших за ночь лагерников.

Подъехала подвода с трупами, на нее уложили тело Вити, телега поползла дальше.

Оник шагал за подводой, держа в руках фотографии, повернутые лицами к мертвецу: пусть родные проводят его в последний путь…

Иван и Гарник безмолвно провожали глазами эту необычную похоронную процессию. По щекам Великанова катились слезы.