— Не следовало тебе наряжаться под барина, — посмеивался Гарник. — Притом же и шляпа-то наследство от прадеда твоего хозяина. После смерти оставил ее, а в ней и клопов… Так и дошли они из семнадцатого в наш двадцатый век.

Гарник еще не докончил своей шутки, когда Оник предостерегающе кашлянул и неестественно спокойным голосом сказал:

— Немец! Он вас не видел, спрячьтесь в кустах. Меня зовет…

За поворотом дороги, на катушке проволоки — неизменной принадлежности связиста — сидел немецкий офицер. Он пальцем поманил Оника:

— Ком, ком!..

Откуда он появился? Бежать поздно. Эх, будь, что будет!.. Оник испуганно поплелся вперед, тут же решив про себя сказаться глухонемым.

Подойдя к офицеру, он попытался изобразить на лице улыбку, но вместо этого получилась неловкая гримаса.

Офицер что-то спросил у него.

«Куда идешь?» — перевел про себя Оник. — «Наверное, это. О чем еще он может спрашивать?».

Оник потряс рукой около уха, как бы желая сказать: ничего не слышу! Затем сделал еще несколько телодвижений, смысл которых был приблизительно таков: «Иду в соседнее село, хлеба достать… Неужели не видишь, — хлеба нет, хлеба хочу, кушать надо!..» Оник несколько раз подносил пальцы ко рту, придав лицу плаксивый вид, что, впрочем, было даже лишним. Офицер понял. Он отвернулся и махнул рукой:

— Иди!

Оник, положив руку на сердце, поклонился в пояс.

Шагая по дороге, он заметил, что метрах в ста от него связисты тянут телефонную линию. Значит, и офицер был с ними — он только недавно вышел на дорогу. Ноги Оника подкосились: «Не дай бог, чтобы товарищей увидели». Собравшись с духом, он оглянулся на офицера. Тот все еще сидел в позе человека, погруженного в раздумье.

Великанова и Гарника не оказалось на том месте, где их оставил Оник.

Дорога шла по склону невысокого холма к вершине и там терялась.

Оник решил подняться на этот холм и осмотреться оттуда, — может, заметит друзей, или они его увидят. С вершины холма он долго и внимательно разглядывал окрестность. Неподалеку начинался лес, тянувшийся до самого горизонта. Ребята, наверно, укрылись где-нибудь на опушке. Чтобы выйти на дорогу, им придется сделать довольно большой круг. Иначе они неминуемо наткнутся на связистов. Чем грозит беглецам встреча с солдатами — предугадать было нетрудно. А вдруг он потерял товарищей и придется идти дальше одному?

Нет, это невозможно! Он не может идти без них: надо подождать, пока друзья дадут о себе как-то знать.

Оник лег на холме, высунув как наблюдатель голову из травы, — смотрел в сторону леса и на дорогу, по которой они шли. Куда могли деться ребята?

И Оник принялся бранить себя за то, что напугал их. «Немец, немец»!.. Ведь они не на фронте! На них гражданская одежда, и на немцев они будут натыкаться на каждом шагу. Встреченный офицер не походил на лагерных надзирателей. Эсесовцем он наверняка не был тоже. Ведь не все же немцы одинаковы. Среди них есть и добрые люди. Этот офицер даже не счел нужным проверить, в самом ли деле он, Оник, глух и нем. Эх, ты, немец, немец: знать бы мне твой язык — поговорил бы с тобой «глухонемой» Оник! Может быть, хороший получился разговор. Верно говорил когда-то учитель Асатрян: «Учите, дети, иностранный язык, может случиться — попадете в такой тупик, что только язык вас и выручит, тогда вот вспомните мои слова». А мы, глупые, посмеивались. Вот Гарник — тот молодчина, и по-немецки знает, а заговорит по-русски, не отличишь от русского… Куда же, однако, делись эти черти?

Оник ждал довольно долго. Перевалило за полдень. А вдруг ребята, надеясь встретить его на дороге, сделали круг и уже ждут его в ближайшей деревне? Он поднялся и, чуть не плача от досады, шел до позднего вечера, пока на закате не пришел в село, названия которого не знал, да и знать не хотел. Он хотел было постучать в дверь первой хаты и попросить воды, но затем решил, не задерживаясь, пройти к центру села, где, возможно, его дожидались Гарник и Великанов.

Так он вышел на неширокую площадь, посредине которой стоял круглый колодец. Оник заглянул — колодец был неглубок, вода темнела совсем близко. Он зачерпнул ее в горсть, утолил жажду, а затем уселся на камень, лежавший около.

В конце улицы показался обоз. Часть телег была с грузом, остальные пустые, — с грохотом подпрыгивали они на рытвинах.

На первом возу сидел немецкий обер-ефрейтор.

Оник спохватился только тогда, когда немец, завидев его, ткнул возницу в спину. Лошадь остановилась.

— Фуру маешь? — обратился к Онику возница.

«Подвода есть?» — как сквозь сон, дошел до Оника смысл вопроса.

Оник тут же вспомнил совет Петро, у которого ночевал накануне, и смело ответил:

— Нема!..

Он думал, что на этом разговор кончится. Но возница начал расспрашивать еще о чем-то. Однако на этом «нема» запас украинских слов Оника кончился, он ничего не понял и, наконец, сказал:

— Я не здешний, братец!..

Возница взглянул на обер-ефрейтора:

— Дас ист рус.

— Вас? Рус? — обер-ефрейтор спрыгнул с повозки и быстро подошел к Онику, что-то сердито крича. Оник понял только одно слово: «Коммунист?» — когда обер-ефрейтор ткнул ему пальцем в грудь.

Оник отрицательно помотал головой. Обер-ефрейтор сразу сдернул с него шляпу. Приказал поднять руки, потом задрал рубаху. К счастью, на теле Оника не было ни рубцов, ни синяков, по которым сразу узнали бы лагерника. Между тем действия немца привлекли внимание остальных возниц, они окружили Оника.