— Колокол, барин, — Степан подобрался и принял равнодушный вид.

— Слышу, что колокол. Откуда он?

— С колокольни, вестимо, с храма.

— Какого ещё храма, Степан? Откуда храм в Кистенёвке? Это ведь даже не село, а сельцо?

— Так выстроили, барин. Было сельцо, станет село, дело-то нехитрое.

— Что ещё за храм, Степан сын Афанасиевич? — очень ласково повторил Пушкин. — И отчего я того не ведаю?

— Храм Воскресения Господня, барин, — если крестьянин и напрягся, то не выдал себя ничем, — строено как положено, с архитектором, по закону.

— А разрешение как получено? — Пушкин почти мурлыкал, что не предвещало ничего хорошего.

— Так батюшка ваш добро дал, и изволение своё добавил, да благословил на дело богоугодное.

— Батюшка? Благословил? Лукавишь ты, Степан, сын Афанасиевич, и крепко лукавишь. Не мог мой батюшка благословение дать.

— Отчего же, барин? Очень даже мог. Говоря по правде, батюшка ваш вообще не слишком строг порою к тем бумагам, где подпись свою ставит.

— Так вы обманом получили разрешение? И ты так спокойно говоришь мне это?

Степан слегка ослабил поводья (он взялся лично править «экипажем барским», как окрестил повозку, в которой расположились помещики) и, повернув голову, внимательно посмотрел в глаза Александра. Как тот ни был раздосадован тем, что выглядит глупо, но почувствовал вдруг, что раздражение покидает его. Взгляд крепостного был столь чист, и одновременно глубок, что Пушкину мгновение казалось, как время остановилось и он проваливается, втягивается в эти глаза, за которыми находится что-то огромное, некий мир, иная вселенная. «Взгляд, которого не бывает у крестьян, — подумал поэт, — значит тогда не показалось. Кто же ты, Степан?»

— А разве лгать хорошо, барин?

— Лгать грешно, Степан, но разве не о том я, что вы обманули, солгали батюшке?

— Недоговорили, барин, это верно. Батюшка ваш понял просьбу как благое пожелание вперёд, на будущее. Когда-нибудь. А что стройка начнётся сразу — не знал.

И Степан вновь принялся править повозкой с прежней невозмутимостью.

— Быстро построили? — насмешливо поддержал разговор Пётр. Боль крутила его, но дух был крепок, и страдать молча он не желал.

— Быстро, барин. За два года, почитай, возвели. Отделка ещё не закончена, впрочем.

— Два года? Да это как лошадь за минуту перековать. Виданное ли дело? И во что обошлось? — не унимался гусар.

— Да, Степан, какова же цена храма? — поддержал Пушкин, слегка досадуя, что товарищ опередил с вопросом.

— Всем миром строили, барин! — Степан важно перекрестился. — Почти всем.

— Степан.

— Семьдесят пять тысяч, барин. Серебром.

Безобразов захохотал. Пушкин онемел. Степан стащил свой малахай с головы.

— Жарко что-то, барин, — пояснил он.

— Знаешь, что, братец, мне кажется, есть в этой ситуации что-то неправильное, — Пушкин сам уже кусал губы, чтобы не рассмеяться и сохранить строгость вида. — Всё заложено-перезаложено, денег нет, имение на грани аукционной продажи, Опекунский совет денег просит... а тут вы, «крестьяне Кистенёвки» выкидываете почти триста тысяч на ассигнации, чтобы поставить колокольню?

— Почему колокольню? Храм возвели. Да вот он, взгляните, — Степан вновь водрузил малахай на голову и указал на открывшееся их взорам село.

Храм внушал, как, впрочем, внушало почти любое строение из камня на Руси, подчёркнуто окружённое деревянными постройками разной степени качества.

Безобразов присвистнул. Пушкин залюбовался.

— А ведь красиво, Пётр Романович, ей-богу, красиво. Что скажете?

— Красиво, Александр Сергеевич, не спорю. Другого такого вёрст за пятьдесят нет. Лучше Успенского, что в Болдино. Купола голубые. Кресты как блестят. Побелка свежая. Да только впору ли такой здесь? В Кистенёвке душ триста, четыреста?

— Пятьсот, барин, — степенно отозвался сын Афанасьевич, — всего людей свыше тысячи. С детишками.

— Пускай. Да такой храм для села в пять или шесть раз большего годен. Не слишком ли? Поставили бы церковь себе в пору, и довольно, раз уж душа требует. Что вам, до Успенского ходить далеко? Нет, само дело богоугодное, доброе. Но почему такая бедность кругом? Избёнки больно неказисты, а, Степан, как же это?

— Россия, ваше благородие. Страна контрастов.

— Что?! Прости, братец, как ты сказал?

— Дык это, барин... это самое... Деньга у людей есть. Но — не хотят лучше строиться.

— Такому храму не один ведь батюшка нужен? И их всех содержать миром надобно.

— Три священника, вашбродь, и два дьякона.

Безобразов прищурился.

— А скажи мне, друг Стёпа, каков лично твой здесь вклад был? Всем миром строили — это я уже слышал. Сколько сам внёс?

Ответить Степан не успел, их небольшая процессия проехала мимо храма, красующегося свежей отделкой, проследовала по улочке мимо покосившихся курных изб весьма жалкого вида и выехала в то место, что у селений, себя уважающих, зовётся площадью, где проводятся ярмарки, вообще ведётся торг, где стоит пара колодцев, где сходятся дороги и собирается по случаю люд.