— Вот уж не думал, что встречу Рождество в столь славной компании! Сядем за стол или у камина? Пить будем вино, или душа ваша чего покрепче требует?

Никита Козлов мрачно разглядывал пройдоху, как он не стеснялся звать Степана прямо в глаза, а то и ещё посильнее.

Помнящий «Сашу» с пелёнок, приставленный к нему за верность и трезвость в качестве «дядьки», он невзлюбил Степана, отреагировав на появление «выскочки» рядом с обожаемым, «его», барином, как старая собака реагирует на появление в доме новой.

— Как там дома у вас? — участливо продолжал Степан, действительно впечатленный подобным визитом. — Довольна ли барыня, барин?

Он не нашёл ничего лучше, чем поднести Александру, — то есть положить в подарки, что под елью, две пары пистолетов. Дуэльные, немецкие, великолепной точности боя, и пару дорожных двуствольных изумительный работы тульского мастера. Подарок для барыни волновал больше, ибо в его случае Степан не смог удержаться от определённого сарказма. Но оказалось, что Никита не по тому случаю. «Дядька» молча поставил на стол большую, в четверть, бутылку водки и с некоторой торжественностью произнес:

— Вот что, анафема. Слушай сюда. Мы говорить будем. В такую ночь врать ни один чёрт не сможет. Вот сейчас я и разузнаю, что тебе, проходимцу, от барина нашего нужно. Понятно?

«Понятно, — подумал Степан, — выяснять будем, кто из нас барина больше любит. Эх, Россия. С Рождеством тебя, Русь-матушка!»

Бал с мужиками.

— Я на такое пойти не могу! То ведь бунт! Не-мыс-ли-мо! Мятеж! Разврат! И не уговаривай, сила анафемская! Нет, как надумать такое возможно? Да веруешь ли ты в Бога?!

Степан блаженно щурился январскому солнышку, развалившись в кресле у оконца, и с наслаждением внимал горячей речи нового друга. Никита Козлов, что называется, «попался», пообещав с хмельных глаз лишнего, и теперь не знал, как отвертеться.

— Но ведь ты обещал, Никита, как же теперь в обратную идти? — мягко упрекал Степан, раскуривая трубку. Квартира осталась в его распоряжении ещё на год — на случай «посещений Петербурга», как выразился Александр, подписывая новый договор с арендодателем. Что управляющий намерен пребывать в столице куда дольше, чем в Болдино, Пушкин понял, но ему так было лучше, и он согласился на «просьбишку».

— Обещал! Что с того! С пьяных глаз ведь, Стёпа, — как-то жалобно тянул Никита, — что только не скажешь с этой водки проклятой, а?

— С пьяных ли, с трезвых, а спорил ты знатно. Ни в грош не верил. Насмехался. Грозился, божился, а как до дела — так в кусты? Нет, брат, не годится. И потом, — Степан подался вперёд в кресле, бросив на Никиту взгляд, в котором тот узрел сотню бесов и отшатнулся, — не поверю я в то, что самому тебе не хочется на живого Царя посмотреть. Не издали, не «ура» кричать, а вот как мы с тобой сейчас. Рядышком.

Никита страдал. Предлагаемое Степаном, будь он неладен, было слишком невероятным, дерзким, рискованным, шальным, глупым и дьявольски заманчивым. Внутренне он чувствовал, что согласится, что не сумеет отказаться, но именно от осознания того, что всё всерьёз, захватывало дух и заходилось сердце. С перепугу он выстраивал бастионы из доводов против, стараясь возразить как можно больше, чтобы, когда Степан разобьёт их, дело уже не казалось настолько страшным.

А предлагалось ему не более и не менее как принять участие, хотя бы просто посетить бал-маскарад в Зимнем дворце, традиционно даваемый императором, на который приглашались не только дворяне, но и люди купеческого и мещанского званий.

Традиции было едва не век, со времен весёлой государыни Елизаветы Петровны, обожавшей праздники самого разного рода.

Событие, неизменно поражающее иностранцев (во многом для того и поддерживаемое), заключалась в том, что в первые дни нового года проводился грандиозный бал, демонстрирующий искреннее единение правящего и податного сословий, а также всеобщую любовь к монаршей особе. Пригласительные билеты раздавались в огромных количествах, от двадцати до сорока тысяч, для получения хватало заявки. Провести их строгий учёт было совершенно невозможно. Записывались первый входящий и последний выходящий, прочее же отпускалось на веру в природную склонность русского человека к законности, ну и на волю Божию.

Степан, пообещавший легко устроить встречу с царём прямо в царском дворце и вызвавший этим у Никиты гомерический хохот, попросту купил два пригласительных билета у должных ему третьегильдейских купцов.

Увидев эти билеты, специально подготовленные тёплые длиннополые фраки «сибирки», круглые шляпы — то, в чём недворяне ходили на подобные мероприятия — уверившись, что всё всерьёз, Никита лишился дара речи. Обретя его вновь с помощью рюмки русской, он набросился на Степана с обвинениями в святотатстве, сумасшествии и разбойничьих замашках. Степан же слышать ничего не желал, твёрдо решив идти и привести с собой Никиту и считая, что мысль о такой близости к царю перевесит остальное.