Загонять его вечером на насест тоже не потребовалось. Не его повели, а он повел бабулиных цыплят в сарайчик, где стояла коза. Назавтра он проснулся чуть свет и, горланя как одержимый, разбудил обитателей своего и соседнего дома. Все, конечно, рассердились на него за такую непрошеную, никому не нужную услугу.

Один только бабулин квартирант не сердился на горластого петушка. Он вскочил с постели, накрошил петушку поесть и тихонько позвал:

— Петя! Петя!

Как и всякий, кто добросовестно выполнял свои обязанности, петушок не заставил себя долго упрашивать. Распростер крылья и — мах-мах — очутился на подоконнике. Позавтракав, он, должно быть, решил, что вставать так рано ни к чему, и, взлетев на спинку кровати, закрыл свои круглые глаза.

Заснул опять и бабулин квартирант. Проснулся он оттого, что ему показалось, будто кто-то ходит по нему… Он открыл глаза и очень удивился. Петушок, словно котенок, примостился у него на одеяле.

Квартирант чувствовал приятное тепло и боялся пошевельнуться, чтоб не потревожить петушка.

Но петушок был не из тех, кто долго спит. Вскоре он опять встряхнулся, будто прогоняя сон, и соскочил на пол. Походил немного и взлетел на подоконник.

— Спой-ка, братец Петя, — попросил его бабулин квартирант.

Петушок окинул его пытливым взглядом, словно хотел спросить: «А ты не смеешься надо мной?»

— Спой, спой, Петя. — На лице хозяина не видно было никакого подвоха.

«И правда, почему я должен отказать доброму человеку?» — так, должно быть, подумал петушок.

И, вытянув белую шею, запел:

— Кукаре-ку!

Каждое утро Петя просыпался первым и будил всех своим криком. Каждое утро залетал он в открытое окно бабулиного квартиранта, ел свой первый завтрак и дремал на насесте — спинке кровати. Потом он перебирался на кровать и завершал свой сон на одеяле в ногах у бабулиного квартиранта. А потом пел ему свое обычное «кукареку» и направлялся во двор.

А когда бабулин квартирант уехал и не взял петушка с собой, он несколько дней ходил под закрытым окном и все недоуменно звал:

— Ко! Ко! Ко!

И ни разу не запел, бедняга, — тосковал.

1962

Так, наверное, постепенно и выветрилась бы из памяти эта встреча, и забылся бы Шурка Ремзиков, если бы не вот какой случай.

На железнодорожной станции, которая находилась довольно далеко от города, куда я ехала в командировку, ждать автобуса пришлось что-то около часа. Час этот, чтобы он тянулся не так медленно, нужно было чем-нибудь занять.

Около кирпичной стены, на которой обыкновенным мазутом полуметровыми печатными буквами было написано: «Багажное отделение», собралась толпа. Протиснувшись вперед, я увидела, что в центре общего внимания были мальчишки-подростки, человек пять-шесть. Их вид и одежда могли бы послужить прекрасной натурой для художника.

Дело было летом, и мальчики оделись с таким расчетом, чтобы не слишком себя обременять. У некоторых были с собой школьные портфели, у одного висела через плечо потертая кирзовая полевая сумка, другой держал в руках новенький чемоданчик — такие обычно носят девушки-студентки да еще спортсмены — со свежими царапинами на блестящих черных боках.

Несомненно, эти добрые молодцы собрались в какую-то экспедицию или, наоборот, возвращались из далекого путешествия. Скорее всего можно было предположить последнее. Вид у компании был заметно помятый, да и сами участники ее глядели на белый свет повесив носы.

Тут же стояло несколько женщин, — очевидно, матери путешественников.

Перед всей этой группой важно прохаживался взад-вперед милиционер-железнодорожник.

Видимо, ждали кого-то еще.

— Видели робинзонов? — весело обратился ко мне немолодой мужчина, с которым мы приехали сюда в одном вагоне. — В Жлобине задержали. В Казахстан собрались. Целинные земли осваивать.

Я не успела ничего ответить, как раздался зычный голос:

— Расходитесь, граждане! Неужели у вас нет других дел, как толкаться тут?

Этому широкоплечему милицейскому старшине, видимо, было поручено решить судьбу робинзонов.

— Здорово, орлы! — так же зычно приветствовал он мальчишек. — Кто из вас атаман? Не иначе — ты, — указал старшина на узкоплечего мальчонку с лицом, усыпанным, словно яйцо дрозда, густыми веснушками.

«Атаман» переступил с ноги на ногу и еще ниже опустил голову.

Мать «атамана» хотела было попросить о чем-то старшину, но только всхлипнула и не смогла вымолвить ни слова.

— A-а, и ты, Ремзиков, тут? — повернулся старшина к соседу «атамана». — Давно мы с тобой не виделись! Месяца с два, пожалуй?

В голосе старшины звучали нотки той незлобивой усмешки, по которым легко угадывается человек умный, способный увидеть в душе другого человека нечто такое, о чем тот и сам подчас не догадывается.

Ремзиков, коренастый подросток, не отвел в сторону хмурого взгляда и понуро уточнил: