— Нравится? — В голосе Марата звучало с трудом сдерживаемое волнение.

Все мы, довоенные девушки, не очень мудрили над своими прическами: коротко стриглись и, чтобы лучше лежали волосы, приручали их, пришпиливали заколками. Только разве самые уж сверхмодницы делали в парикмахерской шестимесячную завивку.

У Маратовой девушки, совсем как у пушкинской Татьяны, волосы спадали на плечи локонами. Они оба учились в консерватории, и она считалась одаренной пианисткой. Никогда не фантазировал Марат, не придумывал, как умел это Володька Сокол. Но тут не смог удержаться. Мечтал: вот окончится война, и он вернется в консерваторию. Они, конечно, поженятся… А потом вместе будут давать концерты (фортепьяно со скрипкой), вместе ездить по стране, а может, и за границу. Он говорил об этом здесь, в нашем ЗСП (запасном стрелковом полку), как о деле окончательно решенном. Словно не было на земле смерти, словно не было войны. Я слушала Марата и тоже забывала об этом, веря во всевластную силу любви. Обещала посылать вслед ему все ее письма, пока будут приходить на адрес полка.

О фронте говорили как о самой обыкновенной командировке.

Странно: сколько времени прошло с тех пор, а стоит вспомнить ребят из нашего ЗСП, как передо мной прежде всего возникают их характеры, повадки, а уже потом лица.

К примеру, Леня Ткаченко из Киева. Он смешил нас, придумывал всякие небылицы о своей работе зубного техника.

Были у него жена и дочь, и на нас, девчат, он смотрел как на пустое место. Таким вспоминаю я Леню, всегда в аккуратно пригнанной солдатской «амуниции» — от порыжевшей, просоленной гимнастерки до обмоток, туго затянутых, как ремни в молотилке, которые невозможно, кажется, раскрутить.

Ни Марат Вихров, ни Ленька Ткаченко никому из нас, кто ждал от них весточки, писем не прислали. Прошел слух, что погибли они в том же бою вместе с Володькой. Никаких сведений в штаб полка о них не пришло. Не всем на войне суждено было стать героями посмертно.

…Отделение направляется к проходной. И проходная там же. И казармы тоже. Только тогда, в спешке, да и стекла не хватало, в только что отбитом у немцев городе, окна были наполовину замурованы. И пробоины в стенах заделаны свежей глиной. Сегодня стены гладко оштукатурены, покрашены в спокойный серый цвет. И окна сверкают, как зеркальные.

Часовой отступает в сторону. Отделение проходит в глубь двора. А я иду дальше.

И внезапно в мысли мои, в горечь воспоминаний словно кто-то запустил камень — такой резкий, гортанный, нездешний голос:

— Дэвушка, а дэвушка или дамачка!.. Малчык у тебя или дэвачка?

«Дэвушка или дамачка» — это мини-юбочка и звонкие каблучки да в придачу тяжелая, как из металла отлитая, волна отбеленных перекисью волос. Один только поворот головы — и волна сплывает на загорелое плечико.

— Вай-вай! Вай! — Расхристанный черноусый и черноволосый Ахмет не в силах оторвать глаз от этого проходящего мимо чуда. Наверно, получил внеочередной наряд — убрать двор — и, выбрав момент, когда патруль отошел, не вытерпел (горячая южная кровь), взобрался на ограду взглянуть, что же все-таки сейчас там, за ней.

«Дэвушка или дамачка» ведет за руку существо, которому на вид года три-четыре. И правда, не разберешь сразу кто, «малчык» или «дэвачка». Жарко, и дитенок в легонькой маечке и трусах. Светлые кольца волос вьются на тоненькой, слабой шейке. Молодой маме или сестре не безразличен этот черноусый, белозубый восторг. В награду Ахмет перехватывает быстрый, веселый взгляд, еще синее, чем небо у него на родине, и взрывается от этой синевы, как от динамита.

— Цэ-цэ-цэ! — цокает он, готовый вот-вот упасть с ограды прямо под ноги проходящей мимо красотке. — Как зовут, скажи? — кричит он вдогонку.

Каблучки постукивают уверенно, празднуя победу женского всеоружия. Малыш долго еще оглядывается на солдата, который оседлал раскаленную, как сковородка, ограду и не в силах освободиться от этих чар химии.

Меня Ахмет, конечно, не замечает. «И моя мама такая же седая, как эта женщина», — на одну только секунду задерживается на мне его взгляд. И тут же он забывает о нас обеих.

Вот, вот он, тот самый дом напротив, через дорогу. Тот, где осенью сорок третьего я облюбовала себе комнату на пятом этаже. После землянки, где мы провели почти два года в Тоцких лагерях, нам с моей подружкой Фирой Ройф захотелось высоты, и мы выбрали себе пятый этаж. Жены лейтенантов Вяткина и Данадаева перессорились, чуть не разодрались из-за второго (обе помначальницы штаба), а нам с Фиркой пришелся по душе пятый.

Все было очень просто. Среди руин оставленной немцами Помпеи чудом уцелело несколько каменных коробок. Они стояли пустые: выбирай любую комнату, любую квартиру, хоть целый этаж. Правда, сначала требовалось заделать стены, ликвидировать «прямое попадание» в пол и потолок, водворить на место двери, застеклить окна, отремонтировать отопление и водопровод… Но мы не обращали на все это внимания. Самое главное, казалось нам, — выбрать стены.

Мы с Фиркой не были жадными. Мне хватало комнаты, ее же вполне устроили две. Она собиралась сразу же, как вселится в свои апартаменты, послать вызов и перетащить к себе из Бугульмы дядю Изю с тетей Маней и сестер Софочку и Адочку. А затем и двоюродного брата Рафика. Ей, конечно, нужны две комнаты. А у меня никого не было.

Лейтенант Бекетов, комроты первого учебного батальона, охотно занялся устройством моего будущего интерьера и давал мне светские советы. (Про Бекетова говорили, что он не такой уже дальний родич Александра Блока. Бекетов не отказывался от этого родства, но и не уточнял вопроса, а когда приставали с этим, особенно девчонки, читал в ответ: «Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи…»)

— Вот здесь, — легкое движение носком щегольского, начищенного сапога, — вот здесь, возле этой пока несуществующей стены… Анечка, заклинаю вас, стойте на месте, мы же все-таки на пятом этаже! Тут, Анечка, вы поставите се-кре-тер. (Я не очень точно представляю себе назначение секретера, необходимость его в моей комнате.) Будете писать за ним письма. — Легким, упругим шагом проходит по самому краю пробоины в полу (насквозь, до первого этажа). — Прежде всего, конечно, письма предмету вашего восхищения. Ну и, безусловно… (Пробует постучать затянутой в кожаную перчатку рукой по стене сбоку: надежная ли?) Ну и, безусловно, прятать от него те письма, читать которые ему вовсе не обязательно…