Сейчас Стрельченке должно было быть лет четырнадцать или около того. И казалось мне, что такие натуры не меняются с возрастом – въедливость и дотошность передаются, скорее всего, генетически. Да и вообще – расспросить местную пацанву было делом неглупым. Мальчишки – они порой информированы куда лучше бабулек на лавочках. Пока бабули работают стационарно, пацаны носятся повсюду и всё видят и слышат, хотя не могут порой правильно интерпретировать то, чему стали очевидцами. В интерпретации бабулям равных нет, тут не поспоришь. Столько версий накидают, что рептилоиды и масоны покажутся серой обыденностью!

Двое пожилых мужчин в одинаковых куртках, скорее похожие на геологов или туристов, чем на смершевцев или чекистов, ожидали у колодца с журавлем. Пинчук носил роскошные моржовые усы и очки на резинке, Бышик – эдакую профессорскую бородку. Только вместо гитар у них на плечах висели чехлы с оружием и патронташи. Судя по выглядывающим из них своеобразного вида патронам – скорее всего, карабины ТОЗ-17, что-то такое я читал про этот изыск советского оружейного дела.

– Бышик, Владимир Иванович, – представился бородатенький.

– Пинчук, Дмитрий Иванович, – протянул руку усатый. – Ну что, поехали?

Стельмах только кивнул коротко, выкрутил руль, и мы снова затряслись по лесной дороге.

После долгого разговора с героическими егерями и двадцати страничек карандашных каракулей с заметками для материала меня, честно говоря, разморило: майское солнце припекало, «козлик» подпрыгивал, моя башка болталась туда-суда, грозя оторваться от тела, но дремота была сильнее, и я очнулся, только когда машина остановилась, заполошно проморгался, вытер стекающую из уголка рта слюну и украдкой огляделся – не заметил ли кто конфуза?

Охотникам было на меня наплевать. Они втроем смотрели в один бинокль и матерились.

– А принца не видать, Генрикович! И вон, гляди, важенка одна хромает!

– Твою мать! – сказал Стельмах. – Это ли не свинство – на оленя весной охотиться?

Я думал, есть всякие инспекции, которые занимаются борьбой с браконьерами… Но эти мужики явно воспринимали ситуацию очень близко к сердцу. Вон как желваки у главного БООРовца шевелятся, и костяшки пальцев побелели. Оленей на опушке было явно меньше, чем рассказывал Ян Генрикович – изящные силуэты семи животных еще некоторое время маячили на фоне дубовых стволов, а потом порскнули в чащу.

– Пошли, пройдемся, посмотрим… – они расчехлили оружие и зарядили его, взгляды стали злыми, колючими…

У меня вместо винтовки был фотоаппарат, да еще кастет в кармане, так что чувствовал я себя довольно неловко. Пробираясь вслед за Стельмахом по лесной чаще и пытаясь высмотреть тот самый след, по которому шел старший егерь, пригнувшись к земле и едва ее не нюхая, а потом вдруг сорвался на бег.

Иванычи разошлись по флангам, огибая лесной массив вдоль опушек.

– Сука! – выдохнул старый БООРовец где-то впереди, и я перешел на шаг – торопиться было некуда, он явно нашел то, что искал.

С дыхалкой и кардионагрузками у Геры тоже всё было в порядке: отмахал бодрой трусцой километра три по лесу и разве что запыхался. Будь я в себе – и половины расстояния бы не осилил в таком темпе! Стельмах скрылся где-то в высокой траве, его матерное бормотание слышалось на лесной полянке. Я остановился у могучего ствола липы и прислонился к нему, осматриваясь.

Сначала подумал, что мне показалось, и даже моргнул. Но соломенная шляпа – «капялюш» по-белорусски – действительно медленно двигалась чуть слева от меня. Это был мужик с красным небритым лицом, в жилетке с карманами и двустволкой-вертикалкой в руках.

– Руки в гору! – сказал он. – Допрыгался, Янчик?

– Чорба, сукин ты сын! – Стельмах встал во весь рост с поднятыми руками. – Твои дела, а? Всё тебе мало? Никак не нажрешься?

Клацнул взводимый курок. Я отлепился, наконец, от дерева, и, моля Бога, чтобы не хрустнула никакая веточка, стал приближаться к браконьеру со спины.

– А я тебя зараз здесь положу, Янчик, и прикопаю. И красноперые твои не допомогут – далёко им бежать досюдова… Давай, умоляй меня о пощаде!

Ян Генрикович умолять не собирался. Он только смотрел на этого Чорбу с чистой ненавистью и ни единым движением лица не выдал ему, что за его спиной кто-то есть. Кто-то большой, сильный и с кастетом в правой руке.

Мне ничего лучшего в голову не пришло: я размахнулся, свистнул, Чорба обернулся – и дац! Голова его мотнулась из стороны в сторону, ружье выстрелило дуплетом и отлетело в одну сторону, капялюш – в другую, а сам неудавшийся убийца грянулся наземь рядом с оленьей тушей, которая, как оказалось, лежала тут же, у ног Стельмаха.

Стельмах стоял со стеклянными глазами и ковырялся пальцем в правом ухе.

– Чуть не убил, – сказал он. – Пуля мне аж прическу поправила. Теперь полдня в голове звенеть будет.