– Мы со Стельмахом поймали банду браконьеров! И Привалов разрешил сделать про это разворот!

Даня поперхнулся кофе, Женёк принялся стучать его по спине, а Арина Петровна вздохнула и покачала головой.

– В общем, мы поехали фотографировать стадо оленей, которое завезли к нам из Беловежской пущи, и наткнулись на какого-то типа, Чорбу – он чуть Стельмаха не пристрелил…

К концу моего рассказа на кухне собралось полредакции. Их недоумение было понятно – Белозор считался парнем нудным, кропотливым, флегматичным. А тут в него будто вселился кто-то – экспрессия так и прет, жесты размашистые, рассказ эмоциональный, в лицах… Когда я закончил, Женёк Стариков зааплодировал:

– Тебе, Гера, к нам в Народный театр надо. Ты, оказывается, талант!

– Мне не надо в театр. Мне нужно материал писать, – сказал я и пошел к себе в кабинет.

На столе стоял маленький Ильич и укоризненно на меня хмурился. Действительно – что-то я, кажется, перегнул палку сегодня. Мало ли что они подумают? С другой стороны, у меня была отличная отговорка. Гера только-только приехал из длительной поездки в Москву, потом вот жизнью рисковал… Может, у него в башке что-то переклинить или нет? Может, еще как.

Я честно попробовал писать от руки. Но пользоваться чернильной перьевой ручкой мне раньше не доводилось, да и вместо каллиграфического белозоровского шрифта получались мои родные каракули. Черт его знает, как это работало. А если нужно будет расписаться, я что буду делать? Эта мысль заставила меня полезть за паспортом, и я тут же, на листке бумаги принялся старательно копировать подпись – благо с этим было проще. Викторович просто писал свою фамилию – практически печатными буквами, и загогулисто ее подчеркивал. В основном я тренировал эту загогулину.

Вдруг дверь в кабинет с грохотом отворилась, и появились аппетитные ягодицы Арины Петровны, затянутые в узкую строгую юбку. И кто сказал, что в СССР одеваться не умели? Явно – было бы желание!

– Гера! Чего сидишь? Помоги! – прошипела девушка, которая пятилась задом, явно удерживая в руках что-то тяжелое.

Я вскочил и кинулся отбирать у нее древнего вида печатную машинку.

– Гордись! – сказала она. – Хотели в музей редакции ставить. Ундервуд! Довоенный еще!

– Ух ты! – сказал я. – Буду осваивать. Арина свет Петровна, проси у меня что хошь, так и знай – я твой должник.

Ответственный секретарь как-то безответственно смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом.

– А что? Ты мне подойдешь… Гляди, только не испугайся в последний момент!

– Не испугаюсь. Приказывай, а я слушаюсь и повинуюсь.

Езерская совершенно по-злодейски улыбнулась, и я понял, что месть ее будет страшна и ужасна.

– Мы еще картошку не посадили. Муж на северах, отец в одиночку не может… Нужно навоз по огороду разбросать, потом конь перепашет. Так что суббота у тебя занята, так и знай.

О женщины! Коварство ваше имя! И муж у нее, оказывается, есть! Какого черта Гера про это не вспоминал и почему это она кольцо не носит? С другой стороны, я что, имел на нее виды? Мутить с коллегой – это моветон и чревато. А потому – морду кирпичом:

– Ариночка Петровночка, предупреждаю сразу – я работаю за еду. А ем я очень много!

– Вызов принят, – сказала Арина Петровна. – Значит, в восемь утра, улица Первомайская, дом пятнадцать, в рабочей одежде, суббота.

– А суббота у нас…

– Послезавтра. Возьми у Фаечки ленту для машинки, если что, она тебе поможет разобраться…

А мне не нужно было помогать. У меня у деда нечто подобное стояло, так что с этими механическими монстрами я был знаком довольно хорошо. Самое главное – раскладка клавиатуры почти не отличалась от компьютерной клавиатуры, разве что буквы «ц» и «э» располагались черт-те где, но к этому можно было привыкнуть.

Мне понадобилось что-то около четверти часа, чтобы настроить и подкрутить и смазать этого зверя, по имени «Ундервуд», а потом я заправил в него два листа и копирку и с упоением принялся долбить по клавишам. Кажется, в качестве реакции на мои потуги изобразить дятла в кабинет заглядывали все, кто шел в туалет или на кухню, но мне было наплевать. В такие минуты отвлечь от работы меня было можно, только огрев по башке чем-то тяжелым.

Начинать с самого скучного – такое было правило. На сей раз скучного у меня не было, но перед тем, как сесть за написание разворота о браконьерской эпопее, я сделал заметку про оленей и три материала – о Стельмахе, Бышике и Пинчуке, героических егерях. Они получились не просто любителями поразвлекаться на охоте и пострелять по живым мишеням, а рачительными хозяевами, стражами леса и вообще – большими умницами.

– Гера! – сказал шеф, когда я принес ему первую партию макулатуры, покрытой машинописным текстом. – Я вас не узнаю. Кажется, Москва вас здорово поменяла.