До Слободки идти или ехать в таком виде, который я приобрел после трудотерапии, было идеей не самой лучшей, и потому я двинул на городской пляж. Рассчитывал окунуться, смыть с себя всю дрянь и, освежившись, прогуляться в сторону дома по берегу, мимо заводов и техники, которая добывала со дна мореный дуб чуть ли не в режиме нон-стоп.

Сразу отправившись на набережную, чтобы не светить грязной рожей на Советской, я прошел мимо тележек с мороженым и палаток с пивом. Шагал, наблюдая за чайками, утками, вездесущими воронами, какими-то собачонками и рыбаками, которые стояли по пояс в воде, надеясь, что чем глубже они зайдут, тем скорее поймают свою вожделенную большую рыбу.

По тронутым ржавчиной ступенькам я ступил на мостик через Дубровчик – небольшой приток Днепра. Черные ссохшиеся доски настила издавали глухой звук, эхом отражавшийся от желтоватой воды, которая плескалась о бетонные опоры, сплошь покрытые тиной и водорослями. В периоды сильного паводка мост заливало водой, потому он имел такой неприглядный вид.

Сейчас вода почти сошла, и уже появились на желтом речном песке, на другом берегу Дубровчика соискатели дополнительной порции витамина D. Они лежали в самых причудливых позах, подставляя телеса разной степени изящества и привлекательности жарким солнечным лучам. По большому счету тут было два отдельных пляжа – этот, ближний, считался детским, его называли Лягушатником, поскольку Дубровчик был речушкой мелкой, с медленным течением. А дальний, днепровский, облюбовали уже более матерые отдыхающие.

Пространство между этими двумя прибрежными полосками песка заросло хмызняком – ивами, вербами и прочей высокой кустарниковой растительностью, которая цеплялась за ноги и нещадно лупила по роже своими хлесткими ветвями. Средний дубровчанин как минимум на голову был ниже товарища Белозора, и местные растения эволюционировали под этот показатель, образуя зеленый коридор, как раз такой высоты, чтобы я в него помещался весь, до самого подбородка. Так что либо пригибайся, либо ходи с полосатой мордой…

Наконец, добравшись до берега, я скинул рюкзак и одежду под деревом и забежал в воду. Студеная, совсем не летняя еще водичка обожгла кожу и выбила воздух из легких. Плевать! Я нырнул, поддавшись воле течения, и плыл, пока хватило воздуха. А когда вынырнул, то сказал:

– Здрасте!

– Гера? Ты что – за мной следишь? – удивилась Тася. – Как так получается, что куда бы я ни пошла – везде встречаю тебя?

Девочки у самой кромки воды сооружали из песка замок. А эта северяночка в очень эстетичном бикини (импорт?) плавала брассом на довольно солидной глубине.

– Неа, не слежу. Может, судьба? Улицу убирали, весь в пылище был, как бармалей. Нас отпустили пораньше, решил освежиться…

– Хи-хи, – сказала Таисия. – Давай я тебе голову помою, у тебя на лице до сих пор разводы, с волос натекло. Вася, Ася, смотрите, Гера приплыл!

– Привет, Гера! – Вася помахала лопаткой.

– Мне нузьна, сьтобы ты со мной делал басьню! – заявила Ася.

– Э-э-э… Тогда мне нузьна сходить во-о-он к тому дереву и забрать оттуда свои вещи… – Этим трем красоткам удивительным образом удавалось вить из меня веревки. Но в целом я был не против, а потому наклонился к самом Тасиному ушку и сказал:

– Ты потрясающе красивая.

– Хм! – сказала она.

Башню мы делали вместе. Ну, знаете – набираешь пригоршню мокрого песка, пропускаешь его капельками через пальцы и ляп-ляп – наляпываешь нечто похожее на барселонский собор Sagrada Familia. Здесь, якобы на взрослом пляже, было полно детей, и они тоже скопились вокруг и развели суету. Один из них, эдакий смуглый проходимец лет десяти, явно хотел произвести на Ваську впечатление, показать, что именно он тут альфа-самец, и всячески пытался с ней общаться. Наконец, пацан не придумал ничего лучшего, чем с загадочным видом проговорить:

– Девочка, а скажи «ядры»?

– Какие ядры? – удивилась Вася.

– Ну скажи – «ядры», а?

– Ладно – ну, ядры.

– А скажи «сливы»! – Его лицо приобрело предвкушающее выражение.

– Ну сливы! – Васька уже начинала злиться.

– А теперь – «поросенок»!

– Поросенок, поросенок – и что?

– Ничего, скажи теперь три слова вместе! – он уже готов был расхохотаться от собственной гениальности.

– Ядры сливы поросенок! – выпалила Васька. – Ой! Я – дрысливы поросенок? Ма-а-ам!

Она даже хотела расплакаться от такой несправедливости. Тася не знала – плакать ей вместе с дочкой или смеяться. А я-то был местным и имел в голове отличный ответный удар.

– Васька, иди, чего на ушко скажу, – поманил я ее пальцем.

Девчуля доверчиво приблизилась.

– Спроси этого типа, как по-белорусски будет «я родился за проволокой»? Он точно учил мову в школе.

– Мальчик, а, мальчик, а ты белорус? – спросила Василиса.

Теперь была ее очередь строить хитрую мордочку, хотя эту дебильную хохмочку она знать не могла.