— А где будешь спать ты?

Громов подносит чашку с чаем к губам и, глядя на меня поверх нее, отвечает:

— Там же.

Мне даже нечем потянуть время. Наелась до отвала, со стола убрала, в мобильнике нет симки, в квартире нет книжек, а по телевизору какой-то Тарантиновский боевик.

— Долго мяться будешь? — спрашивает Громов, развалившись в центре кровати.

— Если у тебя есть запасное одеяло, я могла бы…

— Нет у меня запасного одеяла, — перебивает, не отвлекаясь от экрана. — Гаси свет и ложись. Задолбался я с тобой, шары слипаются.

Говорит он негромко и даже незлобно, скорее — сыто, но утомленно. Щелкает пультом и, бросив его на пол, переворачивает себя на живот, освободив половину кровати. Отвернувшись, засовывает одну руку под подушку, другой натягивает на себя угол тонкого одеяла и, зевнув, отрубается. Чуть ли не по щелчку пальцев!

Я воровато смотрю на дверь. Мы одни. Его люди давно разъехались по домам. Меня никто не пасет. Я могу сбежать, укрыться где-нибудь на несколько дней, получить кольцо, толкнуть его каким-нибудь теневым скупщикам и вообще свалить из страны.

Ах, если бы все было так просто! Это только в кино лузерам везет. А меня уже за углом поймают и точно проведут полостную без анестезии.

Смирившись с бредовостью своих идей, гашу свет и осторожно укладываюсь на край кровати. Подмяв подушку, кладу ее повыше и смотрю на горящую огнями столицу. С таким видом из окна рука не поднимается задернуть шторы. Хочется любоваться и мечтать. На мгновенье придать себе какой-то значимости. Хотя бы той мыслью, что сейчас я стою на двадцать два миллиона дороже.

Интересно, что сделал бы Радик, если бы узнал, что я сейчас в роскошных апартаментах Москва-сити, да еще и в постели с миллиардером? Пожалел бы о нашем разрыве? Или убедился бы, что давно надо было меня бросить? Я вдруг понимаю, что совсем его не знаю. О чем он думает, чего хочет, к чему стремится. У него даже постоянной работы нет. Говорит, не нашел себя. Хорошо, что я так и не познакомила его с мамой. Наверное, в глубине души догадывалась — ничего путного из нашего романа не выйдет. Мы встречались раз-два в неделю. Чаще он бывал в компании друзей или банки пива. Постоянно мутил какие-то дела и точно мне изменял. Один из его дружков как-то проговорился о том, как жарко они провели прошлые выходные, и поинтересовался, как зовут ту телку, с которой Радик исчез в разгар вечера. Радик тогда заткнул ему рот, а мне сказал, чтобы не слушала эти пьяные бредни. С того дня все и пошло под откос. Я искала причины не встречаться, уворачивалась от поцелуев, а свой день рождения отметила с мамой, бабушкой и Сонькой. Надо было самой его бросить. Дождалась, пока это сделает он, теперь мучаюсь от чувства собственной никчемности. Если бы не кольцо с бриллиантом, придавшее мне хоть какую-то ценность, пусть даже временную, выла бы сейчас в подушку.

Прислушавшись к мерному дыханию зверя рядом, опасливо поворачиваю голову и прохожу взглядом по его мускулистой спине. В полумраке комнаты бугры кажутся еще массивнее. Руки, свитые из мышц, мощная шея, натренированные ноги… Увидев все это на странице журнала, поворчала бы, что несомненный фотошоп, таких крутых тел просто не бывает. Оказывается, бывают. Только не для таких убогих оборванок, как я. Мой предел — радики, чьи глаза на заднице!

От обиды слезы наворачиваются. Одним все — и внешка, и бабки, и забота. Вон как он психует, что Инесса без колечка осталась. Другим — пшик в виде Радика, небритого безработного неряхи и обманщика. Но и тот возле меня не удержался. Получу свои пятьсот баксов и уеду к бабушке в деревню.

Сглотнув застрявший в горле комок, отворачиваюсь, подгибаю ноги и прижимаю колени к груди. Брошенная, никому не нужная, отчужденная должница миллиардера. С моим везением мне и правда надо быть благодарной, что получила эти заветные три дня.

Засыпаю под тоскливые мысли о своем призрачном будущем. Во сне опять проглатываю кольцо. Задыхаюсь, кашляю, но продолжаю хлебать шампанское. Громов прав, ну и глотка у меня! Еще и проваливаюсь во что-то тесное, сжимающее. Сверху давит горячая тяжесть. Тугой обруч обвивает талию, перекрывая мне дыхание.

Кое-как соображаю, что это уже не сон, распахиваю глаза и вижу над собой громадную мужскую тень. Чужая ладонь уже лезет под мой халат, мнет бедро и продирается выше. Губы скользят по шее, обжигая ее своим жаром и прерывистым дыханием.

— Эй! — воплю, пытаясь оттолкнуть его. — Свали с меня!

Громов резко поднимает голову, хмурится, взглянув в мое испуганное лицо, и рычит:

— Какого ты тут делаешь?

— Я?! — Очередной тщетный толчок не отодвигает его ни на миллиметр. — Это ты полез ко мне!

Не отнимая от меня рук, молча вглядывается в мои глаза, медлит, смакуя мой страх, потом перекидывается на спину, позволив мне свободно задышать.

— Я привык перепихиваться с кобылками в своей постели.

— Я не кобылка! — запахивая халат, еще туже завязываю пояс. — Но на секундочку представь, если бы я согласилась!

— С пользой провели бы время, — вяло отвечает он и садится, потирая шею.

— Ты забыл о своей невесте?

— Кончай тарахтеть, — фыркает, как будто злится, что я прервала его чудный сон.