— Ты прав, сынок, — дрожащим от злости голосом ответила царица.

После чего молча развернулась и вышла.

Села в экипаж сестры царя, который так и стоял еще у крыльца, и уехала.

— Это было неосмотрительно. — холодно заметил Алексей Анне. — Глупо так подставлять Франца оскорбляя в его доме в присутствии незнакомых лиц жену царя.

Анна промолчала, стоя бледная как полотно.

— Отец это, скорее всего простит. Если, конечно, никто из присутствующих болтать не станет. И слуг, что это подслушали, урезонит. Но если бы были гости, он был бы вынужден реагировать. В конце концов это публичное оскорбление царского величия.

— Я… я ничего подобного не хотела.

— Не хотела бы не сказала, — пожав плечами заметил Алексей, а потом обратившись к тете добавил. — Нам, пожалуй, пора. Оставаясь тут в текущей ситуации, мы негласно поддерживаем слова этой женщины. Что ни есть хорошо. Потому как слуги ей-ей проболтаются. Одна беда — экипажа у нас больше нет.

— Я немедленно велю заложить свой. — вмешалась Елизавета Лефорт, также довольно бледная и явно раздосадованная ситуацией.

Завертелось.

Анна Монс тихонько выскочила на улицу, буквально испарившись. А жена Франца все то время, что ее конюхи запрягали лошадей, кудахтала рядом с гостями, убеждая, что это все случайность.

— Ты смотри за тем, чтобы Федор Юрьевич не прознал… — напоследок буркнул Алексей. Уже из экипажа, так как Елизавета вышла их провожать.

Но он прознал.

И уже вечером был в гостях у Натальи Алексеевны.

— Что там произошло? — спросил он у царевича, отведя его в сторонку.

— Нелепая случайность. Но обидная.

— Мне говорили, что царица и Анна Монс поругались прилюдно.

— Анна назвала маму мегерой, не зная, что та перед ней стоит. И, я полагаю, только чудо спасло Анну от выцарапанных глаз и вырванных волос. Окружающим хватило ума не выдать маме, кто перед ней. Иначе бы не сдержалась.

— Ясно. — предельно серьезно произнес Ромодановский.

— Баба она и есть баба, — пожал плечами Алексей. — У Анны видно головокружение от успехов, и она потеряла всякую осторожность. Открывать рот в присутствии незнакомых людей и сыпать такими словами… даже не знаю. Мне казалось, что она умная.

— Мне сказали, что ты распорядился не болтать. Зачем? Если бы это было предано огласке, то отцу пришлось бы наказывать Анну. Или даже мне. Ее в Москве не любят. Могли даже волнения начаться. Почему ты не заступился за маму? Что не догадался не поверю, уж извини.

— Пусть папа сам разбирается со своими женщинами.

— А как же мама? — усмехнувшись, спросил Ромодановский.

— Мама — это мама. Она для меня ей всегда останется. Но сам знаешь — дров она наломала изрядно. Мнится мне, что от ладной бабы муж бегать не станет. Может еще все наладится. А может и нет. Так или иначе — не моего это ума дела…

Глава 9

1696 год, август, 22. Москва

После того инцидента Евдокия Федоровна вообще носа на улицу не показывала. Не то что на Кукуй ездить, а даже сына не навещала. Все-таки просочилась информация о том, что в доме Лефорта произошло. И ей было стыдно в глаза окружающим смотреть.

Алексей ждал.

Честно.

Но маму не отпускало. И по Москве уже поползли нехорошие слухи. Поэтому он и решился поехать к ней. Чтобы взбодрить. Да и вообще все это обиженное гнездо разворошить палочкой.

Понятное дело — поехал не один. С тетей и сопровождением. От греха подальше.

На крыльце их встречали только слуги, давая понять, что ему здесь не рады. Хотя он заранее известил о своем желании приехать. И могли бы что-то изобразить. Пусть и для вида. Но нет. Впрочем, ему было плевать. На дураков обижать себе дороже…

Вошел в палаты.

— Явился? — мрачным тоном спросил Петр Аврамович Больший, двоюродный дед царевича и старший среди Лопухиных.

— Как видишь, — улыбнувшись ответил Алексей, — даже не запылился.

И с этими словами стряхнул невидимую пылинку с плеча.

— Вот как есть бесенок. — скривился двоюродный дед.

— Петр Аврамович, ну что ты такое говоришь? Ежели я бесенок, кто же ты — мой славный предок? Неужто натурально старый черт?

— Выпороть бы тебя.

— Сам хочу. Да рука не поднимается. Жалко по такой родной и любимой попе розгами хлестать. — улыбнулся Алексей.

— Язвить пришел? — почернел ликом Петр Аврамович.

— Маму навестить. А тут ты. Не думал, что в тебе столько ко мне злости.

— А что ты хотел? Чтобы хлебом да солью тебя встречали?