— Так ты скажи, в чем я провинился то. А то вас всех словно муха навозная покусала. Сели и начали вонять. Словно я не родич, а враг какой-то.

— Враг и есть.

— Ты говори да не заговаривайся! — прошипела стоящая рядом Наталья Алексеевна. — Али мало тебе у Федора Юрьевича уму разуму учили?

— А ты мне не грози. Стар я бояться. Что думаю, то и говорю.

— Погоди тетя. Я ведь не ругаться сюда пришел. Я поговорить хочу. — а потом повернувшись к двоюродному деду продолжил. — Ты не шкварчи, не сало. Дельно скажи. В чем меня обвиняешь?

Старший Лопухин промолчал.

— Боишься при тете говорить?

Он вновь не стал отвечать.

— Можешь нас оставить ненадолго? — спросил он у Натальи Алексеевны.

Та кивнула и отправилась к Евдокии. А Алексей чуть помедлив сел на лавку рядом с двоюродным дедом.

— Вот скажи мне, деда, в чем сила моего отца?

Тот скосился, но вновь отвечать не стал.

— Она ведь ни в потешных, ни в боярах и ни немцах. Это так, — махнул он рукой, — пристало по ходу дела.

— Много ты понимаешь… — наконец соизволил буркнуть двоюродный дед.

— Мало. Ибо юн. Потому и учусь с остервенением. Ну да я не о том. Ты же много раз видел, как река ото льда вскрывается. Помнишь? Сначала все трещит. Иной раз страшно. А потом лед начинает идти сплошной массой. И никому не устоять перед ней.

— И что?

— Я мал, юн и глуп. Но я оттого видно и слушаю людей. И слышу этот треск. Сильный треск. Россия жаждет перемен. Кто-то, явно желая, кто-то, не понимая того. И батя мой просто точка на которой сходятся эти грезы.

— Не все их жаждут этих перемен.

— Не все. — согласился Алексей. — Но скажи мне, только честно, разве можно устоять, когда на тебя прет речной поток со льдинами?

— Мудрено говоришь. Не по годам. Научил кто?

— Может и научил. Да разве, не уразумев, я смог бы повторить? Я к чему веду понимаешь?

— Понимаю, но не принимаю. Нету того треска. Разве что отец твой насильно все ломать пытается. Вот и трещит.

— Как же нету? Ну пусть. Вот ты стоишь за старину. А за какую?

— За праотеческую.

— Я старые книги из царевой библиотеки читал. Времен Ивана Васильевича, того, что Ливонскую войну проиграл. И знаешь — там нарисованы совсем другие поместные. Не отличить от татар. Ни одеждой, ни оружием. Посмотрел на иконы древние, которым века, на людей ратных, что там изображены. Совсем иначе они выглядят чем в книгах Ивана Васильевича или сейчас. Все меняется, деда. Все. И старина праотеческая она разная. Ты хочешь жить, как твой дед жил? Так это были дни Смуты и позора России. Утрата Смоленска и Ингерманландии. Слабость. Разорение. Стыд. И полвека беспомощности. Тебе такое по душе?

— Много ты понимаешь… — вновь повторил свою присказку Петр Аврамович, нахмурившись.

— Так ты скажи. Что мне понимать надобно? Я же только учусь.

Дед ничего не ответил.

— Ежели ты сабельному бою пожелаешь научиться добро, то к кому пойдешь? К дурню сельскому али к лучшему рубаке в округе?

— Причем тут это?

— Люди устали от того, что наши соседи нас постоянно превосходят. Просто устали. Вон, сколько дед мой, Алексей Михайлович с ляхами да литвинами воевал. Сколько пупок надрывал. И едва одолел. А ведь перед тем их швед потоптал так, что только кости трещали. Понимаешь?

— Что ты мне голову морочишь?

— Я хочу, чтобы ты и прочие мои родичи подумали над моими словами. Вы ведь не только себя топите в сортире, не только меня с мамой туда тащите, но и России гадите словно псы шелудивые.

Дед от этих слов вскинулся, сверкнул глазами, но промолчал.

Леша тоже не продолжал. Ждал реакции.

— Чего сидишь? — буркнул Петр Аврамочив, нарушая тишины. — Иди куда шел. Али не все сказал?

— В ближайшие два-три года многое решаться станет. Зерна отделятся от плевел. И я очень вас прошу — думайте, что делаете. Меня малолетнего не слушайте. Никого не слушайте. Сами мозгуйте. Река ведь вскроется. И тех, кто оказался не на той стороне, смоет. А кто я без вас? И кто вы без меня?

С этими словами Алексей встал с лавки и отправился вслед за тетей. К маме. Дед же проводил его хмурым взглядом.

— Вот ведь черт языкатый… — тихо буркнул вошедший в палату его брат Петр Аврамович Меньшой.

— Все слышал?

— Слово в слово.

— И что думаешь?

— Что нам нужно крепко помозговать. Он как про старые иконы сказал — тоже вспомнил. Другие там ратные люди стоят. Не врет стервец. Может и в остальном также?

— Может, пока он тут, отчитаем его на изгнание нечистой силы? А я перед Ромодановским всю вину на себя возьму.

— А зачем?

— Так сам видишь — бесенок.

— Так ведь наш бесенок. И он, мнится мне, дельное говорит. Милославские мягко стелют, но…

— Этот бесноватый думаешь лучше?

— Как по мне этот стервец далеко пойдет. Если ему кто головенку за длинный язык не открутит…

Тем временем царевич настиг тетю, которая о чем-то болтала со служанкой.

— Как там мама? — спросил парень. — Вы так быстро поговорили?

— Видеть она меня не хочет.

— Вот как?

— Тебя тоже.