Память so true
вернуться

Кутенков Борис
Шрифт:

«белый снег на нетреснувшей этой земле…»

белый снег на нетреснувшей этой земле,серый лёд от поста до погоста,что и сам я – не путь, утонувший во мгле,а – чумное застолье, танцор, дефиле,коснояз невысокого тоста:сам себе раздеваюсь, понтуюсь, пою,в ускользнувших гостей выпускаю змею,обнимаю оставшихся в гуще;но осталось – в пылу соцсетей – интервью,словно райский просвет на содомном краю,где – с улыбкой змеиной цветущей —кумиресса звенит про ушедшее злои в письме леденит обалдело,будто сердце моё вместе с ней не цвело,в несвободном паденье не пело,не легчало, и вновь – из безмолвных низин,прочь – в неё, к невысокой гордыне:уходи, я тебе не отец и не сын,я – иуда меж срубленных этих осин,вечный сон о плече и о сынеи безмерный второй – о плече и Отце;но сейчас не держи меня крепче,и ночное юродство – как Божий прицелв подражанье беспамятству речи,где нахлынул прибой – и отхлынул прибой,пограничный дедлайн, совпаденье с собой,мир, вернувшийся к чёткости линий,мир, забывший – и вспомнивший нас на слабои упавший в траву, опалённый Тобой,под киркоровский цвет синий-синий

«сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд…»

сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд,в екэбэшной ночи – гетеронимом, клоном, гримом;всё – свобода, а есть ли, Ты есть ли, Ты есть ли тут,нет, не маслом легчайшим – а грешным, большим и зримым;всё Ты слово, Ты речь, всё Ты пепел или огонь,снова голос из дыма – и вновь приглушённый пепел;а давай по-простому, без тяжбы: спаси, не тронь,как мужик с мужиком – чисто сделка: спросил – ответил,я тебе, всё тебе, я тебе… что Тебе тогда:вновь соседей убить, апельсины свои и песни;есть ли Ты, есть ли здесь, в этом дёгте труда, труда;если есть – на глазах появляйся, умри, воскресни,в чистой саже лица, затаившего такт и лесть;в том, что утром не вспомнит, – сойдёшь охлаждённым тоже;так смертельно и празднично – есть ли Ты есть ли естьтак предгорно и стыдно – что выстрел не Твой ли Божев этом блуде и мёде рождественской маетытак вокруг никого лишь пришли-подмели-уплылизатхлый ветер уносит соринку а Ты а Тыи в башке огнестрельной во аде не Ты ли Ты ли

«где каждый близкий с рождества под дулом невозврата…»

Людмиле Вязмитиновой

где каждый близкий с рождества под дулом невозвратаи с детства вычерчен асфальт: вот нолик, вот беда, —не надо уводить, язык, потерянного брата,вести ко мне по кольцевой в прицельное «сюда»;отдай вразвалочку огонь – в ладони одиночек,где новой черни позывной звучит как блоковский гудок,а в ухо – крик о мудаках дорвавшейся до точек,так, боже, страшно одинок, так, боже, одинок,что мнится – кончится как Бек: неходовое злато,культура в старческих руках – в растерянность родне;отсыпь иллюзий пощедрей на все её «не надо»,не всколыхни неверный гул на неглубоком дне,что чуть над бездной воспарит – и поутихнет вроде,в потёмках лешие души, забьётся дивный страх,посажен памятью на цепь – и ни один не бродит,лишь прежний розанов сидит на гнущихся ветвях,с листочком клейким под рукой плодит свои подобья,и вновь скорбящая встаёт – и запирает дом,пока тусовочный содом – и небо исподлобья,пока горит её планшет немеркнущим огнём

«где звонит телефонное облако-сын…»

где звонит телефонное облако-сын,проступая из тьмы меловой,и в мембране – слова из плетёных корзин,колыбелька к воде головой,травяное ку-ку, шаровое ква-ква,роза, росчерк, режим, —– не покинь, – говорю, – за-слова,наделённые детством большим,с перспективой из самого синего льда,с голубым пулемётным огнём,бологое, будённовск, беслан и беда,бог, который всегда не при нём;пролетающий:– облако, рома, аминь, —жёлтый лес и струящийся мох,– как горит, – говорит,– говорю: – не покиньпепел, ветер, письмо,рыжим дымом объятый свой лучший росток,свой побег молодого огня,эту тайну, что несколько строк,что учитель умнее меня;через веру в пятьсот эскимо вопреки,в миллион охуительных роз,проступает осколок из детской руки,что на небо внезапно пророс

«– лунный, как приём, зачем раздет…»

Роману Шишкову

I

– лунный, как приём, зачем раздетна дожде и боль дрожит живая? —пропевает: – я лисёныш-свет,братец подступающих планет,форвард обступающего лая;где горела память – щиплет йод;рай-земля, где злились и гуляли;и тебя не знаю – значит, врётбережный пушок-светодиодс певчей ранкой в щуплом окуляре;вот сейчас прорвётся – не сломай,запоёт на весь вагонный рай;не подпой – не в той учили школе;и простые – «слава», «воздух», «рай» —пенки, травянистые бемоли;не спугни – так жутко и светломолоку, чернея о целане;вот застыло и переросло,вот летит, пломбира два кило,твоего забвения сценарий;встреча-самолётик на потом,нотный хохот в бортовой тетради.взрослое в протянутой: «о том?».детское плечами: «бога ради».

II

Это чьи-нибудь семнадцать лет…

Сергей Королёв
это чьи-то двадцать, сон во сне,лонг-листы, полутона, цикада;мимо мчащий, бдящий обо мне,двести лет молчащий обо мне,в зарослях не находящий брата;я смотрю в окно мильоны лет,временем беременный, как рыба;ходит по бульвару толстый мент,встретишь – обними за этот свет,прогони и не скажи «спасибо»,пусть судачит – сам-вода, сам-дно —где-то удивившемуся богу,как возможно: череп, снег, окно;тот, мерцавший, скажет: «всё равно»,протечёт по ленте, скажет: «много»,скажет: «сложно», сленг по словарю,снег по снегирю. смотри: дорожкадолго не расчищена. смотрю.рядом будь, я скоро докурю,и ступай, а я ещё немножко.

вариации

I
где небесная живность болит человеки цветущая рана легкагде в земельном разломе стоит человекс молчаливым лицом цветникабудь блажен двадцать первый непрерванных стрелтех что пенье и ветки в огнеза того что помимо лица посмотрели невзглядом понравился мнеа когда и в цветенье ночном никогоподземельем «уйду не могу»помолись человеку и саду егочеловеку и саду в снегу
II
где прежний человек земли его разломлица его бензин и всё огонь болящийгде новый человек дрожит цветущим сноми видит дивный сад и над огнём встающийгори мой новый день в огне цветущих стрелза тех что видят сад и говорят о праздникза нового того кто мимо посмотрели страшен мимоцвет о бред и собеседника если и в его цветенье «не могу»и страшно в темноту в сияющее мимоон видит сад слепой там человек в снегуоставивший творец и свет неразличимый