— Откройте глаза, а то мы боимся, чтоб вы не умерли!

Тогда мать еле-еле поднимала веки, и оттуда, как бледный просвет сквозь деревья, проглядывали глаза. Поволока боли и грусти переполняла их горечью, и, когда дети наклонялись и говорили, глаза стекленели, и в них дрожали слезы.

Мать двигала глазами, дети успокаивались и бежали в лес за ягодами. Собирали и бросали в рот, бежали и снова собирали. А потом высовывали синие языки, показывали зубы и говорили:

— Смотри, а у кого синее?

Лес шевелил листвой, и детям казалось, что это их бабушка рассказывает про разные дива, от которых становится на сердце жутко, а в глазах начинает щипать.

Лес шевелился, мягкий шелковый шум слетал с деревьев, словно тихие рассказы из груди бабы Оксены.

Воспоминание о бабе пробуждало на миг грусть. Но светло-зеленая трава, что касалась ног, острые сосновые шишки, заставлявшие детей вскрикивать, и весь лес, полный тайн, лес, какого дети никогда не видели, рождал в них радость, и она расцветала звонко на губах.

— Василина, ты бы хотела жить в лесу? — говорил старший Федорко и швырял шишками в птиц.

— Хотела бы.

— А что бы ты делала?

— Ела бы землянику. А ты?

— А я ловил бы зверей и птиц. Помнишь — бабушка говорила про страшных зверей, что живут в лесах.

— А если они тебя съедят, как нашу Маринцю?

— Глупая, тато говорили маме, что Маринця ушла с Курилами, а тато не хотели ее догонять. Где-нибудь на границе должны будем с нею встретиться.

— А Сметаниха говорила, что Маринця потерялась и потому тато пришли такие грустные.

Стефанко, который остался возле мамы и ребенка, позвал:

— Мама стонут и просят, чтоб вы пришли.

А когда дети прибежали, Стефанко сказал:

— Мама говорят, нарвать им листьев, чтоб приложить к голове, очень болит.

Василине высыпали на дерюжку недоеденные ягоды.

— Будешь класть маме на губы по одной земляничке, чтобы горячка меньше сушила. Так тато приказали, — говорил Федорко.

— А ребеночку тоже, если будет плакать?

Федорко замахнулся и хотел ударить Стефанко, но тот закричал, и мама открыла глаза.

— А почему он хочет давать ребеночку землянику, если у него еще зубов нету?

Ребенок проснулся и начал плакать. Мать хотела подняться, чтобы взять ребенка на руки, но не смогла.

— Ты, Федорко, не бей братика, он маленький и еще не знает, как за ребеночком ходить. А если ребеночек плачет, так возьми и посмотри на него, мама не может подняться. Может, надо сухие пеленочки подложить.

Федорко разматывал ребенка и подкладывал под него сухие тряпки, а потом спросил:

— Может, вытащить у вас из груди титьку и приложить ребенку, чтобы сосал?

Губы Процихи бледно и болезненно искривились в улыбке. Она покачала головой и тихо сказала:

— Сыно мой мудрый! Моя детка золотая! Если ребеночку дать что-нибудь есть, он сразу умрет, у него еще кишечки тоненькие и порвутся.

— Значит, он должен быть голодным?

Мать покачала головой и закрыла глаза. Федорко завернул ребенка, сложил губы нежно и причмокнул ему, как чмокают грудным детям.

— Спи и не плачь, а то ворона украдет!

Ребенок притих — собирался спать.

— Василина, глянь, какой он смешной.

Все трое наклонились и рассматривали ребенка.

— А что, если раскрыть рот и посмотреть, что там у него? — сказал Стефанко и приложил палец к губам младенца. Но Федорко посмотрел сурово, и Стефанко отнял палец.

— Не трогайте, пусть спит!

Мать нежно посмотрела на детей и опять закрыла глаза. Дети отправились собирать листья, но сейчас же прибежали назад.

В лесу был слышен топот конских ног.

— Мама, мама, ей-богу, тато едут! — Федорко радостно наклонился к матери.

— И теперь у нас будут кони и фура!

Василина радостно засмеялась.

— Глупая, это мои будут кони, потому что я мальчик, а девчонкам нужно корову.

Но Василина говорила, что это ее кони, а Стефанко и Федорко — что их.

— Ну так мой будет воз, а кони ваши, — уже соглашалась Василина.

— Ага! А как мы поедем без воза?

Дети ссорились и всматривались в лесную зелень. Потом сразу притихли и припали телом к траве, чтобы их не было видно. Глубоко в лесу ехали верховые. Детям видны были только конские ноги.