Шрифт:
– Так?! – страшно вскрикнул Перстков, тыча себя пальцем в кадык. – Вот так, да?!
Угодил в яремную ямку, закашлялся.
Григорий, не тратя больше слов, двинулся на Фёдора, и тонкое чутьё художника подсказало тому, что сейчас его будут бить.
– Мужики, вы сошли с ума! – вскричал он, прячась за мольберт. – Вы что же, думаете, что это я? Что мне такое под силу?
Григорий остановился. Стало слышно, как Перстков сипит:
– …плевать мне, как ты там меня видел!.. Мне главное, чтобы другие меня так не видели!..
Григорий задумался. Они стояли на поляне, подобной огромному солнечному зайчику, над ними прозрачно зеленел зенит, а с тропинки на них с интересом смотрел праздно лежащий глаз, из-за обилия ресниц похожий на ёжика.
Так что был резон в словах Сидорова, был.
– Хотя… – ошеломлённо сказал художник. – Почему, собственно, не под силу?..
– Ты что с турбазой сделал, шизофреник?.. – просипел Перстков, держась за горло.
Синее око Фёдора мистически вспыхнуло.
– Мужики, – сказал он, – есть гипотеза. – И далее с трепетом: – Что, если ви`дение мира – условность? А, мужики? Простая условность! Принято видеть мир таким, и только таким. Принято, понимаете? Но художник… Художник всё видит по-своему! И он влияет на людское восприятие своими картинами. Мало-помалу, капля по капле…
Праздно лежащий посреди тропинки глаз давно уже усиленно подмигивал Чускому и Персткову: слушайте, мол, слушайте – мудрые вещи мужик говорит.
– …И вот в один прекрасный миг, мужики, происходит качественный скачок! Все начинают видеть мир таким, каким его раньше видел один лишь художник!.. Творец!..
Перстков растерянно оглянулся на Чуского и оробел. Григорий Чуский стоял рядом – чугунный, зеленоватый. Земля под ним высыхала и трескалась от неимоверной тяжести. Таким, надо полагать, видел Фёдор Сидоров своего друга в данный момент. Наконец актёр шевельнулся, вновь обретая более или менее человеческую окраску.
– Да вы кто такой будете, Феденька? – бурно дыша, проговорил он. – Врубель – не повлиял! Сикейрос – не повлиял! Фёдор повлиял! Сидоров!
– А это? – Рука с кисточкой, похожая на крепкий старый корень, очертила широкий полукруг, и Чуский оцепенел вторично, пофрагментно зеленея и превращаясь в чугун.
– Да здесь же ничего на месте не стоит! – К Персткову вернулся голос. – Шаг шагнёшь – всё другим делается!
– Но ведь и раньше так было! Иной угол зрения – иная картина!
– Неправда!
– Было-было, уверяю тебя! Как художник говорю!
– А ну, тихо вы! – дьяконски гаркнул Чуский. – Подумать дайте!..
Минуты две он думал. Потом спросил отрывисто:
– Ты полагаешь, это надолго?
Сидоров развел неодинаковыми руками. Он был счастлив:
– Боюсь, что надолго, Гриша. Предыдущий-то мир, сам знаешь, сколько существовал…
В перламутрово-розовом березняке раздалось карканье, и слипшиеся на переносице глаза Персткова радостно вытаращились.
– Гри-ша! – приплясывая, завопил он. – Кому ты поверил? На слух-то мир – прежний! На ощупь – прежний.
Похожий на ёжика глаз встревоженно уставился с тропинки на Фёдора. Тот задумался, но лишь на секунду.
– Не всё же сразу, – резонно возразил он. – Сначала, видимо, должно приспособиться зрение…
Перстков отступал от него, слабо отмахиваясь, как от призрака.
– …потом – слух, ну и в последнюю очередь – осяза…
– Врёшь!! – исступлённо закричал Перстков.
Он прыгнул вперёд, и его лёгкий кулачок, описав дугу, непрофессионально ударился в округлую скулу художника.
Небо шарахнулось от земли и стало насыщенно-синим. Берёзы побледнели. Линия штакетника распрямилась.
– У-у-у!.. – с ненавистью взвыл Перстков, опуская пятку на праздно лежащий посреди тропинки глаз.
В следующий миг поэт уже прыгал на одной ножке. Осязание говорило, что в босую подошву вонзился крепкий, прокалённый на солнце заволжский репей. Николай вырвал его, хотел отшвырнуть…
Репей! Это был именно репей, а никакой не глаз! Николай стремительно обернулся и увидел, что у Григория Чуского снова всего один профиль. Синие домики за оградой выстроились по ранжиру, как прежде. Чары развеялись! Колдовство кончилось!.. Или нет? Или ещё один шаг – и всё опять исказится?
Шаг… другой… третий…
– А-а-а! – демонски возопил Перстков. – Получил по морде? Ну и где он теперь, твой мир, а?!
Выражение лица Чуского непрерывно менялось, и Григорий делался похож то на левую, то на правую свою ипостась. Сидоров все ещё держался за скулу.