Впереди виднелась поляна, и Егор пошёл сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.

Выйдя на поляну, Егор подивился её виду: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посерёдке торчал занесённый снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, Егор сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе, да не курил с утра – от первой же затяжки у Егора закружилась голова как от вина. Но это опьянение быстро прошло, и Егор, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная – вся голая, как будто кто-то нарочно свёл на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего-то остался? Интересно, от чего?

Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина. Лет полета, видать, простояла, сердцевина-то чёрная вся, сгнила.

И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чём-то другом, что то ли уже было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой такой стати втемяшилось, что видел и эту поляну, и этот пень? Силясь понять, почему какая-то поляна является знакомой, Егор перебирал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того, ни с сего признать поляну, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень! Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…

Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведённая в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.

Занятый своими мыслями, Егор перестал глядеть по сторонам, а когда вновь посмотрел, увидел, что всё вокруг странным образом переменилось. И даже не сумерки, а какая-то непонятно серо-белая мгла, клубящаяся среди кустов и деревьев наподобие не то дыма, не то неведомо откуда взявшегося тумана.

Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько – того и гляди стемнеет. Снег, что ли будет? Небо-то вон, как раз в снегу, да и голова какая-то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.

Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой-то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелится, ни произнести хотя бы слово и в то же время слышавший и видевший всё.

Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.

Не обратив на Егора никакого внимания, волки пробежали мимо, и тогда он увидел того, кто шёл по пятам стаи и был то ли её преследователем, то ли добровольным пастырем, – Егор увидел человека. С мёртвым лицом и мёртвыми глазами, тот прошёл в двух шагах от него и, не оставив на снежной целине никаких следов, исчез в кустах на другой стороне поляны, где минутой раньше скрылась безмолвная волчья стая.

…Егор открыл глаза и недоуменно оглянулся. Ну и дела, мать честная! Сморило! Видать, и поспал-то всего ничего – солнце как было вон над той берёзой, так там и осталось – однако сон успел присниться. Да ещё какой! Рассказать кому – не поверят.

Всю обратную дорогу Егор думал о чертовщине, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома, кроме жены, застал ещё и тёщу, которым всё и выложил. Жена сначала посмеялась над Егором, но услышав про пень, вдруг спохватилась:

– Гляди-ка! Ты ведь и бредил когда, всё про какой-то пень говорил. И про Буяна ещё.

– Про какого Буяна? – удивился Егор.

– Нешто я знаю, про какого? Говорил, и всё.

Тут Егор окончательно запутался. Пень, поляна, а теперь какой-то Буян. При чём здесь Буян? И кто это такой? Лошадь, что ли? Так жеребец у них Мальчик, а кобылу Ласточкой звали…

Под конец жена не утерпела-таки, спросила:

– А где ж добыча, охотник?

Ходил-ходил, а убил ноги и время? – Она явно вызывала Егора на откровенность, но он держался стойко.

– Да где ж добыча? В лесу бегает. Говорю же: проветриться ходил, а она не верит. Ты думаешь, легко всю неделю в кузнице торчать? Одна копоть кругом.

– А как же Гошка? Он всю жизнь там торчит.

– Гошка! Гошка привык, ему эта копоть вроде как на пользу.

– Ой, не ври ты уж лучше, Егор! Не знаю зачем ты в лес ходил, но только не проветриваться. Как будто я не вижу, что у тебя патронташ пустой. Патроны-то куда дел?

– Выбросил, – не моргнув глазом, ответил Егор. Эта ложь рассмешила жену:

– Врал бы да не завирался. А то как маленький: выбросил! А ружьё для какого рожна оставил? Выбросил бы и его.

– Ружьё жалко, Маш, – сказал Егор, напуская на себя серьёзно-глуповатый вид.

Жена махнула рукой:

– Ну пошёл представляться, теперь не остановишь! Садись лучше ешь, а то закормил своими баснями.

Егор уже доедал щи, когда молчавшая всё это время тёща вдруг сказала:

– Хочешь – сердись на меня, Егор, хочешь – нет, а вот тебе мой сказ: дом освятить надо.