День начался, когда она открыла глаза, взволнованная предстоящей вечеринкой, приходом друзей, подарками и знанием того, что Фин обещал «заглянуть».

Потом все превратилось в ад, когда ее мать заявила, что «забыла» подготовиться к предстоящей вечеринке, и ей жаль, но она ничего не может с этим поделать, она пообещала «загладить свою вину».

Самое странное было то, что в кои-то веки мать действительно сожалела. Реально сожалела.

Но Клариссе было все равно действительно или нет. Как обычно, ее мать умудрилась все испортить.

Затем все завертелось просто круче, чем она когда-либо могла себе представить, Дасти Холлидей подъехала прямиком к их задней террасе на лошади. Прекрасной лошади. Великолепные волосы Дасти были распущены. Ее одежда была в стиле западных ковбоев, просто потрясающей.

А сейчас она ехала на лошади Дасти по земле Фина Холлидея, объятая теплом его крепкого тела, чувствуя себя в безопасности рядом с самым красивым мальчиком в школе.

И пока она ехала на лошади, чувствуя его накаченную грудь, его тяжелую руку у себя на животе, ей было совершенно наплевать на украшения для вечеринки, на торт, на своих друзей. Она была рада вечеринке, и это было здорово, что Дасти согласилась ей помочь, и она с нетерпением ждала возможности пройтись по магазинам и вместе с ней испечь торт.

Но сейчас ничто не могло сделать этот день еще лучше.

Она ехала верхом с Фином, прижимающим ее к себе, еще не было и девяти часов утра, а это уже был лучший день в ее жизни.

* * *

— Посмотри вверх и налево, милая, — рассеянно пробормотала Дасти, Кларисса сделала, как ее просили, почувствовав легкое прикосновение кисточки туши, которую Дасти наносила на ее ресницы.

Кларисса ошибалась. Хотя катание на хорошенькой лошади Дасти на Муншайн с Фином было главным событием ее дня (до сих пор), но дальше день с Дасти стал не просто лучшим днем в ее жизни, но и самым лучшим днем всей ее жизни.

Она и Фин долго скакали по его земле. Достаточно долго, отчего ее щеки по-настоящему похолодели, но ей было все равно.

Они почти не разговаривали, и ее это волновало.

Она не понимала, почему могла с легкостью писать ему смс-ки, но темы для разговора почти не могла найти, даже когда он звонил. В основном всегда говорил он, когда садился с ней во время обеда или, когда они разговаривали по телефону. И ей особо нечего было ей сказать, но, когда это время закончилось, она чувствовала себя неловко, а также глупо, потому что почти ничего не говорила. Это была одна из причин, по которой у нее редко хватало смелости подойти и посидеть с ним и его командой за обедом. Когда она набиралась смелости подойти, он всегда улыбался и сразу же отодвигался, предоставляя ей место, но все равно она чувствовала себя глупо, потому что сидела рядом, ничего не говоря.

Большую часть времени он приходил за ее столик и садился, но только после того, как поест со своими ребятами. Когда он садился за их столик, ее девчонки начинали хихикать. Было неловко. Поэтому она подумала, хорошо, что он приходил после того, как уже поел, у ее девчонок оставалось не так много времени вести себя как придурки, подтрунивая над ней.

Хотя они почти не разговаривали, от Фина она многое узнала о его тете Дасти. Она также много знала о его тете Дебби, которая была визжащей сукой. И последнее, она узнала, он надеялся по крайней мере, что его тетя Дасти разберется со временем с его тетей Дебби, не говоря уже о его маме (Клариссе казалось, что его мама не сможет этого сделать). Он мало что говорил об этом, но она это чувствовала. Она также знала, что он был очень счастлив, когда отец Клариссы тем же вечером, когда Дасти вернулась домой, заявился к ней. Она знала это, потому что он написал ей сообщение после того, как ее отец позвонил ему и сказал ей об этом. Хотя Фин не сказал: «Я очень счастлив». Он сказал: «Убийственно! Твой отец только что звонил, он уже разгребает дерьмо с Деб».

Кларисса не удивилась. Она тогда уже знала, что ее отец присматривает за Дасти, а присматривать за Дасти означало — присматривать о тех, кого любила Дасти.

После того как Фин привез ее обратно на ферму, он слез с лошади, затем положил руки ей на талию и помог слезть с лошади.

Она думала, что в этот момент у нее произойдет сердечный приступ, но он просто поставил ее на ноги и пробормотал:

— Заходи, Рис. Я должен отвести Муншайн в конюшню.

— Хорошо, Фин. Спасибо, за прогулку, — ответила она.

Он посмотрел на нее так, она не поняла как, а потом продолжил бормотать:

— Нет проблем.

Затем он повел лошадь.

Несмотря на все эти странности, они не лишили ее счастливого сияния.

Дасти, должно быть, ждала их возвращения, потому что встретила ее на кухне, и они отправились за покупками.

Поначалу Рис напряглась. Она точно сообщила матери, что хочет, чтобы было на ее вечеринки. Матери было наплевать на желания дочери. Она покупала, что попадало под руку, выбирала нужные цвета, но бестолковые вещи. Но Дасти была художником, и Кларисса беспокоилась, что Дасти могла подумать, что у нее не очень хороший вкус.

Но когда они оказались в магазине для вечеринок, и она тихо нерешительно произнесла, что хотела бы в фиолетовых, серебристых и черных цветах вечеринку, Дасти постановила:

— Это… вдохновляет. Мы сможем это сделать!

Они так и сделали, и они сделали так, потому что Дасти в магазине чуть ли не слетела с катушек. Она накупила столько всевозможных вещей, включая кучу воздушных шаров и подносы для еды, и столько блестящих штучек из фольги, которые они могли бы «превратить в центральную часть» (слова Дасти).