— По-всякому бывает, спесивая госпожа. Ты-то не погибла вот, а ведь рядом с тобой старец, который потяжелее будет даже целой своры молодых кобелей.

— Уйди прочь…

Она нашла тихую домашнюю работницу и попросила немедленно и тщательно вымыть туалетную комнату при спальне, как если бы та уподобилась запущенному хлеву для скота. Та безропотно отправилась выполнять поручение. Как всё было похоже на детство! Когда Азира, шокируя воспитанных девочек из дома с лестницей и закрытым двориком, садилась на лужайке при всякой своей нужде, не трудясь уйти хотя бы в кусты. Но какой с заброшенного ребёнка спрос? А этой твари, давно утратившей и саму память о детстве, прощения не было!

Сразу же пришли мысли о Нэиле, о Рудольфе. И если к Нэилю любые недоумённые вопросы обращать было уже бессмысленно, то до какого же падения дошёл Рудольф за столь короткое время, если опустился до подобных особей? И женщиной-то её не назовёшь. Нэя вышла, и больше не подошла в тот вечер к Азире, содрогаясь от омерзения к той, кто была рождена, пусть и в низине общества, но всё же имела в юности устремление к чему-то и возвышенному. К тому же Нэилю, возведя его в степень невозможного совершенства, — а стала пригодной лишь для подлинной уже клоаки.

Она сразу же решила сменить локализацию своей спальной комнаты, сказав той же прислужнице, что рассвет Ихэ-Олы мешает её утреннему сну. Та покорно и без вопросов обещала к ночи устроить другую комнату для сна хозяйки, расположенную на противоположной стороне. Благо комнат с удобствами в огромном доме было немало. А в это помещение Нэя ни разу уже не вошла. Как в заражённое. Травма, нанесённая впечатлительной, изнеженной аристократическим детством душе ещё во времена их убогого и последующего обитания на этаже с общим туалетом, казалось, и забытая уже, дала о себе знать. Не в одной Азире было тут дело. И она горько всплакнула, вспомнив брата, так и не успевшего насладиться жизнью на обещанном ему острове, подаренном Тон-Атом. Чего он тянул? Почему не отвязался от Гелии тогда же, когда и настаивал отчим? Почему не имел сил оборвать ту связь? И если настолько любил, для чего приблизил Азиру?

Перед сном в тот же вечер она вышла прогуляться в парк. Азира, оставшаяся ночевать в доме со своим спутником, с кем и прибыла, опять потопала за ней.

— Пусть этот чванливый и многоречивый урод уснёт, так и не дождавшись меня, — сказала Азира, — Нажрался, наболтался, разлёгся и требует другого уже удовольствия… Я ему: «Прикрой свою неаппетитную панораму, скотина! Меня мутит при виде тебя»!

— Удивительно такое от тебя слышать, — ответила Нэя. — Ал-Физ за оскорбление аристократа посадит тебя, простолюдинку, в дом неволи, чтобы хупы наказали тебя за дерзость. Что с тобой произошло?

— Со мной что-то произошло… Не утопиться ли мне в самом деле?

Аллея парка казалась уходящей в бесконечность, на самом деле она была короткой и обрывалась у цветочных плантаций. Ветер доносил сюда аромат цветов.

— Тут есть река? — спросила Азира.

— Есть, и не одна.

— Глубокая?

— Есть глубокая, есть и мелкая.

— Недавно я вдруг решила навестить Дальние Пески. Вечером.

— И тебе не было страшно?

— Я и в детстве-то ничего не боялась. Чего уж теперь-то… Последнее время было много сильных разливов реки после дождливых сезонов. Пески размыты, берега сильно заросли. Там не оказалось никого. А поскольку мне отказано в наличии души, то так и было, ни единой души вокруг! Я сидела и смотрела на реку. Взошли оба спутника одновременно. И голубое сияние Корби-Эл смешивалось с алым сиянием Лаброна на поверхности реки. Их отражения переплетались, то наслаивались друг на друга, то отдалялись, приобретая самые странные и, казалось, одушевлённые формы. Всё убыстряющийся ритм их движений наводил на мысль, будто они предаются в воде любовному соединению…

— Ох, и природные красоты наполнены для тебя тем же, чем ты и занимаешься постоянно со своими друзьями, — заметила Нэя.

— Как раз мне-то любви не достаёт! А совокупления, как потребность мужчин удовлетворить себя, иногда и по страстному влечению, которое я умею возбуждать, для меня необходимость, чтоб от нищеты не сдохнуть. Это не имеет с любовью ничего общего. Сижу я и тоскую, и что-то ноет во мне, но что? В твоём мнении души-то у меня нет? Так-то я нарядна, совокуплениями сыта по горло. Спутники скрылись в облаках, как уставшие любовники, и река угасла. Она колыхалась у моих ног, я разулась и чуяла, как она тепла, а от её прикосновений охватывала истома и желание нырнуть в неё глубоко-глубоко… а потом… Я не слышала ни плеска, ни других звуков, когда из реки вышел Нэиль… Он сказал: «Привет, купальщица! Не хочешь ли со мною поплавать»?

Я спросила: «Где твоя одежда»?

«Оставил на том берегу», — ответил он, — «Поплыли на речной остров. Вода теплее воздуха, почти горячая».

Преодолевая так и оставшееся отвращение к своей гостье, для которой все физиологические отправления организма имели примерно одинаковую значимость, Нэя вслушивалась в странное, поэтическим слогом излагаемое повествование, каким-то непостижимым чутьём угадывая, что всё это, действительно, происходило, а не есть выдумка ненормальной наркоманки. Даже не столько слова, как красочные образы входили в её сознание, а внутренние фильтры не распознавали в них лжи.

— Я разделась, и мы поплыли. Плыть по течению реки легко, но я отстала от него и потеряла из вида. Приплыв к острову, я вылезла и села на траву. А он уже сидел рядом со мною. Обнял меня, мы стали ласкать друг друга, целоваться… Он был живой и горячий, потому что сильно хотел меня…

— Ты уверена, что это был он? — спросила Нэя, со страхом заглянув в её глаза. Глаза казались подобием ночной речной воды, непроглядной, когда невозможно определить, мелкая вода или глубокая. Они были тёмные, лишённые сколь-нибудь внятного чувства.