Не умея пить, не контролируя количество, а «напиток», как назвал его Рудольф, оказался вкусным и терпким, Нэя выпила много. Аромат напомнил клубнику доктора Франка, напиток сам устремлялся в горло как живой, мгновенно обволакивая душу. Нэя засмеялась. Ей стало хорошо, но жарко. Она сама расстегнула пуговки. Ей странно и непереносимо захотелось ласк, и она села на колени Рудольфа.

— Хочешь попробовать здесь? — спросил он, лаская её.

— Где? За столом? — удивилась она, всё же не теряя контроль над собой окончательно

— Тут есть особые места для уединения… — это совсем не напоминало возвышенных поцелуев в сиянии утра у придорожного леса, а скорее уж неизбежное сползание с высот, мало пригодных для жизни. Он подозвал парня-обслугу, что-то сказал ему, и тот вскоре пришёл с ключом. Стеклянная женщина скалила свой рот, не страшно, но забавно. Нэя, громко смеясь, прижала ладонь к лицу бутылки — кривляки.

— Разве у тебя может быть душа? Чем же ты смеёшься? — и обратилась к Рудольфу, — я что, схожу с ума? — С тем же глупым смехом она подняла синюю юбку, открыв белые кружевные чулки. Скинула туфельки и положила ноги на стол в тарелки. Рудольф наблюдал с интересом, но совершенно трезво, и она это понимала, несмотря на неконтролируемость своего поведения. Сознание раздвоилось. Одна часть его давала указания на то, чтобы хулиганить в публичном месте, хотя публичность эта и была очень условной. Она и не видела никого в полумраке и густых зарослях. Что там происходило? Кто-то возбуждённо взвизгивал, хохотал, шептал, звенел стеклом и шуршал. Другая часть сознания, ставшая немощной и бездейственной, тем не менее за всем наблюдала и ужасалась тому, что творит та, кому оно принадлежало и служило, вернее, не могло сейчас служить, и где-то зависло сверху отстранённым наблюдателем.

Рудольф взял её на руки, и Нэя уставилась в потолок, которого тут как бы и не существовало. Она увидела звёзды и один из ночных спутников, нежный и переливчатый зеленовато-голубой Корби — Эл или Ирис, как называли его земляне по имени орбитальной станции, вращающейся по его орбите. Голова запрокинулась, и она не увидела уже ничего, кроме кромешного мрака пола и растущих из него зарослей, которые обозначали, но не освещали светильники, матово жёлтые и зелёные, как живые ночные жучки. В отличие от настоящих жучков, они не переползали с места на место и не перелетали с ветки на ветку. Приподняв голову, Нэя не увидела разницы между верхом и низом. Вверху тоже висели неподвижные светящиеся жучки.

Она ощутила спиной пронзительно чужой и противно мягкий лежак, чем-то укрытый с претензией на роскошь. Застойное, одуряющее смешение чужих запахов пропитало всё вокруг. Нетерпеливые мужские руки схватили её ноги, согнув их в коленях, а жёсткие и отчего-то не родные губы впились в её чувствительный живот, сползая всё ниже…

Она увидела даже при отсутствии нормального освещения серый мох на бугристой голове. На вид грубые как проволока, волосы дали неожиданно бархатистое ощущение пальцам, которыми она нащупала также костяной нарост на макушке и затылке — замаскированный атавистический гребень под искусной причёской. Услышала хриплый свист чужого дыхания, от которого разило её съеденным десертом.

— Моя щебетунья, — задыхался призрак, хотя и обладал невыносимой плотностью, — даже здесь, в этом гнусном месте, я хочу тебя настолько сильно… — Он принялся колоть жёсткой щетиной, почти царапать её живот, о который тёрся лицом, а ведь Рудольф был чисто выбрит!

Ещё за столом она обратила внимание на неряшливый облик Чапоса, несмотря на его дорогую одежду. Не выбритый, заросший подобно пню клочковатым каким-то мхом, квадратный подбородок, под крупными ногтями чернота, словно он скрёб ими землю, ворот рубахи имел оборванные пуговицы, одна из которых болталась на выдранном клочке дорогой ткани. Или он опускался на окончательное дно, хотя и усыпанное неправедными деньгами, или с кем-то подрался только что. Набрякшие тяжёлые веки, казалось, не подчиняются ему, и одно веко поднималось над сумрачным и зловещим глазом лишь наполовину.

И это налитое тёмной зверской похотью лицо уже нависало над ней, и полумрак не скрывал отвратительных его подробностей, бугристой кожи, волосатых ноздрей. Липкий и сладкий рот охватил её губы полностью. С чавкающим звуком он облизывал и обсасывал их. Нечем стало дышать, — она будто тонула в чёрной пасти людоеда! Бредовый и страшный сон одел её при этом в небесное зелёное платье, так похожее на то платье мамы, из которого она кроила наряды куклам.

— Видишь, — страстно шептал мутант, — какое платье я тебе купил, для своей любимой мне не жалко ничего! Такие наряды заказывают своим невестам только аристократы. Цени это, обесчещенная нищенка! После твоего извращенца я покажусь тебе ангелом. Я твой спаситель. И ты будешь любить меня одного!

— Нет! Никогда! Никого уже не буду, никакой любви не бывает, всё обман!

Он взбивал свадебное платье, задирал выше к её подбородку, пытаясь открыть грудь. Кусал её в нетерпении через ткань, и не поддающееся ему платье душило её.

— Кто ещё пошёл бы с тобою в Храм несуществующего Надмирного Света. Я-то в него не верю, но ради тебя готов на всё! — вдобавок ко всему от него разило и палёными волосами.

— Небесный Огонь покарал тебя, чуть не сжёг, значит, Надмирный Свет есть, если Он знает о твоих преступлениях! — Кто отвечал за неё? Нэя не понимала. И кто, когда напялил на неё чужое зелёное платье для брачного ритуала в Храме Надмирного Света?

Внезапно очнувшись от кошмарного наваждения, она забилась в попытке встать и убежать отсюда. Желание любви пропало. Захвативший её и распяливающий на ложе продажного секса Рудольф представился кем-то, таким же чужим, как и всё вокруг, ужасным! Она превратилась в кого-то, жалкую, никчемную, раздавленную ситуацией некоей безысходности, будто бы эту девушку втиснули в неё откуда-то извне нереальной недоброй силой. Нэя отчаянно закричала, царапая его по-настоящему в попытке сбросить с себя, — Руд! Спаси меня! Где ты?!