Я спросил у ясеня:

"Где моя любимая?"

Со стен смотрели заграничные кони и быки. Александр лег на чистое покрывало.

В дверь снова постучали.

Вернулся Комиссаров. Попил воды из-под крана, поднял очки и посмотрелся в зеркало.

– Забыться и уснуть! К тому же язва разыгралась. Но нельзя. Покой нам только снится. Засыпаешь?

– Нет.

– Как насчет прогуляться?

Они вышли и заперли.

* * *

За углом баянист совещался с "Веселыми ребятами". Комиссаров дал им совет:

– Отходите ко сну, ребята. Завтра насыщенный день.

– Без снотворного не засну, - сказал баянист.

– Мы тоже, - сказали ребята.

– Речи быть не может!..

Внизу Александр сказал:

– Стресс границы. Может, пойти навстречу?

– И получить дебош?

Город был плоский. В мглистом излучении фонарей и вывесок ни души. Под ногами чужестранно зазвучали плиты тротуара. Вывески светились не по-московски. Горели с хорошим наполнением - прочно и спокойно, без дрожи и не теряя букв. Которые здесь были с надстрочными знаками и складывались в слова абсолютно непонятные. Но витрины под вывесками их переводили. На язык пищи и предметов. Эти застекленные, уютно подсвеченные ниши тянулись слева вдоль главной улицы. Одна сплошная витрина. Комиссаров проходил, ее игнорируя; Александр косился. Он забыл уже сложную формулу коммунизма, которую их в школе заставляли заучивать наизусть. Вспоминалось только нечто про изобилие, которое прольется потоком. В этом смысле некогда обещанный коммунизм здесь уже наступил - в двух часах от границы.

Справа во мгле открылась площадь с памятником.

– Петефи, - опознал Комиссаров.
– Поэт.

– Ты думаешь?

– Не думаю, а знаю.

– Откуда?

Комиссаров ответил дурными стихами:

– Мировая свобода! И с востока на запад народы тот зов протрубят. И тираны, услышав тот зов, задрожат. Противника, Андерс, должно знать в лицо.

На центральной площади светился отель "Arany Bika". Под вывеской в виде Золотого тельца Александр сказал:

– Я тебя здесь подожду.

– Идем-идем.

Они поднялись на второй этаж. Комиссаров постучал в высокую дверь. Оттуда раздалось недовольное:

– Кого еще принесло?

Они вошли.

Начальство поезда Дружбы сидело в ароматном дыму американских сигарет. Номер был роскошный, застолье неопрятное.

Комиссаров сказал:

– Доложиться, товарищ Шибаев...

Крепыш в нижней рубахе и широких гэдээровских подтяжках поднял недобрые глаза.

– А привел кого? Не наш, что ли?

Застолье с неодобрением смотрело на Александра.

– Наш, товарищ Шибаев.

– Вид среднеевропейский, - упрямился начальник.

– Писатель!
– заверил Комиссаров.
– За водку отвечает.

– Нашел, кому доверить. Писателю!..

– Так он не пьет.

– Вижу, силен ты в кадровой политике. Из писателей у нас один-единственный не пил. Писал! И дописался. Отправили по ленинским местам. Не в Шушенское, к сожалению. В Швейцарию. О ком говорю, ты знаешь? Если нет, спроси у Хаустова.

– Он не из таких.

– Ручаешься?

– Он мне, как правая рука!

– Ну, если правая... Смотри. Налей им, Хаустов.

Красавец с черными подглазьями исполнил с безучастным видом. Из первой под руку попавшейся бутылки "на винте".

– Случайно твоя правая рука по-ихнему не знает?

Собутыльники по наружности не особо отличались от гостей. Но были хозяевами. Из местного аппарата.

– Увы, - сказал Александр, на которого при этом все снова посмотрели. С подозрением.

– Вот и мы "увы", - сказал Шибаев.
– Баки залили до отказа, а общий язык все не приходит. Какая-то с ними неком-му... Тьфу!

– Некоммуникабельность, - сказал мрачно Хаустов.

– Во-во. Нэм тудом - и то с трудом.

Хозяева оживились:

– Хоги мондта?

Шибаев поднял стакан.

– Тринкен! Нет-нет, не нэм, а так у нас положено. Давайте! За встречу на венгерской земле. Мир-дружба, и тому подобное...

Не только венгры, но и сам инициатор выпил с дрожью омерзения. Запил "пепси-колой" и поднялся - коротконогий, как штангист. Прошелся по номеру. Позолота, лакированное дерево, картины с нимфами, огромная кровать под балдахином. Большими пальцами он оттянул подтяжки и шлепнул себя по брюху.

– Твоих бы "звездочек" сюда. А, Комиссаров? Их руководительница, что за баба?

– Из "березок". Которые мир покоряли.

– Ну, это при царе Никите было. Мир ей сейчас не покорить. Хотя в соку. Как это в народе говорится? Сорок лет, бабий век. Сорок пять - баба ягодка опять! И что, скатилась до фабричной самодеятельности? Ты, Комиссаров, не стесняйся. Закусывай давай. Хаустов! Нож в руки! Демонстрируй тактику салями. А мы пока вопрос стратегии решим. Замужем?

– Не знаю.