— Да хватит уже! — возопил он. — Твоя-твоя!.. Все я уже понял!

На несколько мгновений салон окутала тишина — только шум столицы врывался сквозь открытые окна. Глеб выдохнул и опять ухмыльнулся.

— Так двоечка или все-таки побольше?

Вот же я тебя разбаловал, полудурка. Пришлось повторить экзекуцию.

— А! Хватит! — тут же раздалось рядом. — Уж и спросить нельзя!..

Отдышавшись, он мельком взглянул на навигатор и свернул в нужную сторону. У меня же в кармане задергался смартфон, уведомляя о двух сообщениях сразу. Первое было от Савелия, отчитавшегося, что он перевел остатки на мой счет, и советующего сразу все не тратить. Оно и понятно: сорванный процесс продажи скверны надо наладить, и до новых поступлений может пройти какое-то время. А второе сообщение было от банка, куда как раз поступили эти остатки. Я зашел в приложение, которое радостно сообщило, что мне упало двести с лишним тысяч золотых имперских рублей.

Глеб рядом аж присвистнул.

А неплохие остатки. Хватило бы на еще один спорткар, хотя тот, который сейчас выгуливали мы, все-таки стоил дороже.

— Ты же помнишь, что все мое — твое? — вкрадчиво протянул друг.

— И? — я оторвал глаза от экрана.

— В обратную же сторону это тоже работает, верно?

Я усмехнулся.

— За небольшими исключениями.

— Насчет Ульяны твоей я понял. Но про бабки ты не говорил, — парировал он. — В общем, шикарное у тебя наследство. Поехали его прокучивать!..

Хватил. Даже с нашим размахом такую сумму не так-то легко прокутить.

Вот в таком настроении мы наконец и подъехали к Лукавым рядам.

Ep. 15. Лукавые ряды (I)

Лукавые ряды, по сути, огромная барахолка — только колдовская, куда со всей империи стекались жаждущие купить и продать, заработать и поживиться. Этакий гигантский базар с зычными криками зазывал и яркими вывесками — каждый тут пытался выделиться, чем мог. Разноцветные лавки тянулись длинными рядами, наезжая друг на друга, как кривые зубы. Одни забиты стендами с амулетами всех форм и размеров, не только на людей, но даже на рогатый скот; в других что-то варили, приманивая запахами покупателей; в третьих стучали молоточками, делая обереги на заказ.

Говорят, тут можно найти что угодно: любое снадобье, любые коренья, любого редкого зверька или его тушку. Да что там — даже свежий человеческий труп можно раздобыть для какого-нибудь обряда и купить совершенно невозбранно. Синод, конечно, такое не одобряет, но сами ряды не шерстит — так что вопросы будут только к купившему. Хотя вряд ли кто-то додумается выносить труп в целлофановом пакетике.

В общем, это — шумный лабиринт из лавок, куда можно зайти в одном месте и, заблудившись, выйти в совершенно другом. Ряды как отдельный город внутри столицы — с петляющими, кривыми, узкими улочками, где можно с легкостью потеряться. Они словно играют с тобой, путают тебя, проверяют, сюда ли ты пришел и есть ли тебе здесь место. Именно поэтому эти ряды и называют лукавыми — им опасно верить. Как впрочем, и их обитателям — тут надо держать ухо востро.

Обсчитают, обманут, разведут как дурачка — и никто даже не постесняется. Каждый второй выходит отсюда облапошенным. Если не знаешь, что ищешь, тебе тут же с охотой объяснят и впарят это по самой высокой цене.

Вот и Глеб повелся. Стоило войти в ряды, как его глаза разбежались от любопытства в разные стороны, а руки стали тянуться ко всему, что рядом — прямо как на стриптизе. Пару раз я даже его подхватывал и утаскивал от очередной лавки, где только и рады оболванить платежеспособного “клиента”.

— А куда нам? — спросил друг, следуя все дальше за мной.

Вот уж точно не сюда.

Вначале шли просто торговые ряды, где болтались толпы в основном обычных людей, которым дальше идти боязно, а приобщиться хочется. Тут покупали фальшивые медальоны на удачу и прочие побрякушки, мази и порошки, чьи целебные свойства весьма сомнительны. Чего-то реально стоящего в первых рядах не найти — здесь работали пафосными вывесками и громкими обещаниями, ориентируясь исключительно на простофиль. Нам же надо гораздо глубже.

Чем дальше, тем уже становились улочки, и тем гуще было нагромождение лавок, словно пытающихся сесть верхом друг на друга — так отчаянно тут воевали за место. Здесь все толкались, спешили, тащили тележки с товарами, прикрикивали друг на друга, не желая уступать дорогу. Я отлично помнил это местечко. Отец брал меня сюда несколько раз в детстве. В памяти осталось, как все — без исключения — расступались, едва завидев его, как ему кланялись, как в каждой лавке называли мессиром и робко опускали головы.

— Молчат — значит уважают, — наставлял отец.

— А как же тогда с ними разговаривать? — не понимал я.

— С ними не надо разговаривать. Ты спрашиваешь — они отвечают. Ты приказываешь — они исполняют…

Затем он небрежно раздавал указания, а я шагал рядом и думал, что у меня лучший отец на свете. Сколько мне тогда было? Лет девять, а то и меньше. Сейчас от этих воспоминаний становилось смешно.

Тем временем содержимое лавок становилось все интереснее. За одним из поворотов нас встретил стенд с кучей больших глаз, болтавшихся в баночках, как рыбки в аквариумах. Мы прошли мимо, и все дружно уставились на нас — точь-в-точь как в моем подвале. По соседству в прочных склянках продавались базовые болванки готовых анаморфов, которые при желании можно доработать до чего-то более изощренного — хоть собирай собственного Франкенштейна. Красота вокруг была как в кунсткамере. Помимо глаз, в мутных, похожих на формальдегид жидкостях плавали гигантские пальцы, губы, уши, паучьи лапки, крысиные хвостики, тараканьи усики и прочие богатства — анаморфы в основном предпочитают принимать формы чего-то живого, что чувствуют рядом.