— Это переходит все границы. Луганская не вынесла никакого урока из содеянного, — яростно произносит Маша.

— Похоже на то, — в отчаянии соглашаюсь я.

— А ты представляешь, что может быть дальше? — Маша отходит к окну и осматривает панораму города. — Девице нужна хорошая порка.

— Маша, она того не стоит.

— Каждый должен нести ответственность за собственные поступки. Прости, но я этого так не оставлю. Что ей мешает завтра воспользоваться твоим именем, моим или Эрика? У нахалки нет никакого стопора. Но я найду на нее управу.

Мне становится не по себе. Не то, что бы я не хотела наказать Алину, но всё же считаю, что марать руки ни к чему.

— Маша, не порти себе нервы.

— Справедливость должна восторжествовать! — Маша распрямляет плечи и гордо вскидывает голову. Сейчас она похожа на воинственную предводительницу амазонок. — Отплатим Луганской ее же монетой.

Я закатываю глаза, а Маша, громко фыркнув, садится за стол. В ее голове явно зреет план.

Сегодня первый день лета. В окно светит яркое солнце. Впервые с момента расставания я не ощущаю безнадежной, щемящей тоски. Да, мне всё еще грустно, но теперь появилась крохотная надежда. Надежда, что когда-нибудь в далеком будущем всё наладится, и я смогу снова нормально дышать.

Тянутся первые ленивые минуты трудового дня. Пью кофе, сидя за белоснежным рабочим столом. Телефон вибрирует. Приходит эсэмэска от Алины Луганской:

“Надеюсь, вы довольны? Вы победили.”

Что за идиотское сообщение? Надо полагать, Лариса не пришла в восторг от Алининого вранья и девицу снова уволили. Невольно хмыкаю. Ей еще хватает наглости обвинять меня. Надо бы промолчать, но пальцы сами печатают ответ:

“Не я победила, а ты проиграла. Обман всегда вылезает наружу.”

Не проходит и минуты, как приходит сообщение:

“Это было низко даже для вас. Можете радоваться. Вы меня растоптали.”

О чём она вообще? Я ее растоптала? Увольнение — закономерная реакция на подобные фокусы. Отбрасываю телефон и подпираю кулаком щёку. Какого лешего Луганская выставляет себя жертвой? Я не поддамся на провокацию и не собираюсь сожалеть о том, что раскрыла правду.

Кофе почти остыл. В попытках отвлечься хватаю телефон и пролистываю ленту в соцсети. Мой палец замирает над появившимся фото с зимнего корпоратива LifeLab. На нём Алина. Образ бывшей помощницы в этом вечернем платье отчетливо врезался в мою память, ведь я часами истязала себя, разглядывая, как на фото в том же наряде она отчаянно целуется с Эриком. Здесь девица одна и выглядит как актриса на вручении премии. Почему-то в душе поселяется легкая тревога. Пробегаю взглядом пост Ульяны Голициной:

“Хей, рынок! Кто рискнет приютить красотку Луганскую и стать главным посмешищем страны? Алина снова выходит на охоту после двух позорных увольнений!

Отличительные качества будущей сотрудницы: слитие конфиденциальной информации, подделка документов, воровство, романы с женатыми коллегами.

Найдет ли Луганская нового дурака работодателя? Делаем ставки, гайз.”

Я застываю на месте. Перечитываю сообщение снова и снова. Это не просто унижение, это самая настоящая травля. Так вот что имела ввиду Луганская? Не увольнение, а публичный позор. Судорожно соображаю, чьих рук это дело. Неужели к этому причастна Маша? Тру рукой лоб и откидываю голову назад на кресло. Подкатывает тошнота. Не знаю почему, но у меня возникает острая потребность написать Алине, что это не я. Скорее всего она не поверит, но это неважно.

“Я этого не делала.”

Несколько минут я судорожно смотрю на телефон, надеясь на ответ. Наконец, он приходит:

“Плевать.”

Что она имела ввиду? Плевать, делала я это или нет? Или просто плевать на всё? Да, Алина совершила ужасные вещи, но сейчас мне её искренне жаль. Быть вот так опозоренной слишком даже для нее. Она наверняка раздавлена.

Встаю и решительно бегу к Точилиной. Сейчас я выскажу ей всё, что думаю. Это однозначно чересчур. Врываюсь к Маше. Подруга сидит в одиночестве, её коллега по кабинету еще не пришла. Маша созерцает себя в зеркальце и подкрашивает губы. Видя меня, отрывается и смотрит удивленными глазами.

— Что случилось? Ты похожа на мегеру! — настороженно произносит Маша.

— Маша, ты хватила лишнего! Разве ты сама этого не видишь? — мой голос срывается от ярости.

— Ты о чём? — девушка непонимающе смотрит на меня, откладывая на край стола помаду и зеркальце.

— О чём? — негодую я, скрещивая руки на груди. — О Голицыной и её посте, разумеется.

Маша вглядывается в меня пару секунд, затем хватает телефон. Постепенно ее лицо вытягивается. Подруга поднимает глаза и испуганно говорит: