— Перестань немедленно, противный мальчишка! — закричала я и, сама не зная как, очутилась в соседней камере. — Зачем ты это делаешь?

— Он убил меня!

— А теперь ты убиваешь его! Отнимаешь жизнь и рассудок по капле.

— Да уже почти отнял. Неделя-другая, и он загнётся.

Я оглядела Савву с ног до головы. Злой и одинокий. Жил в детдоме. В целом свете никого. Причём, ни в том, ни в этом. Что стало с его родителями? В новостях упоминали, что он рос в приюте с младенчества, и родственники никогда его не навещали. Значит, мать, скорее всего, ещё в роддоме от него отказалась. Любить и сострадать не умеет. Про милосердие и заботу не слышал. Другие воспитанники вряд его по головке гладили, отсюда на уме у него только месть да ненависть. Всё же прав был папа, когда говорил, что дети самые добрые и самые злые существа на планете.

— Оставь его и поговори со мной, — как можно мягче начала я. — Расскажи о себе

— Я Савва Нестерев. Умер семнадцатого марта две тысячи…

— Нет. Расскажи, что тебе нравилось. Музыка. Книги. Фильмы. Хоть что?

— Ничего не нравилось, — Савва понурил голову, — но я быстро считал в уме. Учительница математики меня хвалила.

— Молодец, — я выдавила улыбку. — Посчитаешь для меня? Ну-ка, сколько будет семью восемь?

— Пятьдесят шесть

— А восемьдесят четыре на тридцать пять.

— Разделить или умножить?

— А что легче?

— Вообще не делать.

На этот раз мы засмеялись вместе.

— Савва, а у тебя остался кто-то здесь? Друзья или любимая воспитательница?

— Друзей не было, поэтому и шлялся один. А воспитки — все злючки. Я дружил с собакой. С Шариком. Я и сейчас с ним дружу.

— Это как?

— Собаки видят призраков и рычат на них, но этот уже привык ко мне. Он славный. Твой отец его иногда подкармливает.

— Здорово. А ты когда-нибудь встречал людей, которые видят призраков?

— Нет. Думаешь, они действительно существуют?

— Мне хочется в это верить.

— Мечтаешь предать весточку родным?

— Было бы неплохо.

— Даже если они и есть, то не помогут тебе.

— Почему?

— Они надменные и гордые, как все взрослые.

— Я тоже надменная и гордая?

— Ты — нет.

— Но я ведь взрослая.

— Сам удивляюсь, что ты со мной разговариваешь. Бородача пожалела. Остальные призраки даже внимания на меня не обращают. А я многих видел.

— Это потому что ты вредный мальчишка, — едва не выпалила я, но вовремя сдержалась: — Просто у каждого свои проблемы. И после смерти тоже. Помнишь, ты сам говорил: неоконченные дела.

— А у тебя их разве нет?

Я поглядела на Ромку и на спящего «Демидыча».

— Есть, но это не значит, что я не могу найти для тебя пять минут своей новой «жизни».

***

Из полиции Ромку забирал папа. Оксана Леонидовна не смогла прийти или не захотела. Участковый не стал задавать лишних вопросов, папа долго благодарил его и обещал уберечь Ромку от новых уличных драк. Они покинули участок быстро, без волнений, проволочек и скандалов, ушли вместе, но, как всегда, в молчании и на почтительном расстоянии друг от друга.

Дверь в нашу квартиру Ромка открывал резко и грубо: с такой силой засадил ключ в замочную скважину, что едва не выломал её. Папа топтался на пороге. Я переводила взгляд с одного на другого и никак не могла понять, о чём они думают и что чувствуют друг к другу. Наконец Ромка справился с ключом и широко распахнул дверь, пропуская папу вперёд. Я напряглась и по привычке прикусила губу. Папа снял ботинки, аккуратно приставил их к стенке и надел серые тапочки, оставленные для гостей. Ромка рухнул на диван, в чём был, и закрыл глаза.

Папа, присев на краешек стула, сцепил руки в замок и долго смотрел на люстру с синей подсветкой, в которой перегорело несколько лампочек. Я прижалась к стене, а потом осторожно сползла на пол. Я боялась, что вежливого разговора между ними не выйдет. Любая, даже самая безобидная беседа могла закончиться крупной ссорой. От постоянной злости на всех Ромка стал совершенно невменяемым и мог наговорить папе ужасные вещи. В груди болело. Я молила небеса уберечь двух моих самых любимых мужчин от драки. Пусть лучше прозвучит мучительное «Уходи и оставь меня в покое», чем череда новых обвинений и ругательств.

Ромка не выдержал первым и, открыв правый глаз, недоверчиво посмотрел на папу.

— Начинайте уже, Николай Андреевич. Проведите со мной воспитательную беседу. Устройте выволочку. Накричите. Скажите, что так, как я живу, жить неправильно. Поругайте меня за драку, за грязный пол, за бездушное отношение к матери. Не стесняйтесь, Николай Андреевич, и ни в чём себе не отказывайте.

Папа встал и потёр кулаком подбородок. Взял со стола пульверизатор, который я обычно использовала для глажки Ромкиных рубашек и, наполнив его водой из крана на кухне, побрызгал землю под увядающей хризантемой.