– Повод? – Губы Анны искривила ироничная усмешка. – Не припомню, чтобы ей для этого нужен был повод. Она их всегда сама придумывала.

– Ани, я знаю, ты ее не любишь, – вздохнул Арен. – Но…

– Как я могу ее любить? – перебила его сестра. – Все эти годы она портит тебе жизнь. Я трижды пыталась поговорить с ней, объясняла, что эмпатам нужен эмоциональный покой. Но безрезультатно. Она зациклена на себе, своих проблемах и обидах. И…

– Ани, – Арен прервал поток возмущений, прикоснувшись к ладони сестры, – сейчас Вик занимается с психотерапевтом, он просил меня не отталкивать ее, если она захочет поговорить. А я в свою очередь прошу тебя.

– Хорошо. – Анна поморщилась. – Сегодня она у меня, кстати, спрашивала, как я думаю, любит ли она тебя.

От удивления Арен даже онемел на секунду.

– А ты что ответила?

– Что я могла ответить? Сказала, что нет и вообще ей лучше у тебя спросить. Вот жди теперь этого вопроса.

– Ясно. – Он хмыкнул. – Спасибо, что предупредила.

Когда Арен перенесся в детскую, как раз настало время ужина, и он поел вместе с Алексом и Викторией, расспрашивая сына о прошедшем дне. Мальчик скучал по Агате с Софией и интересовался, когда они вернутся.

Про Агату спросила и жена, как только они с трудом, но все-таки уложили Александра спать. И во время ужина, и после, и сейчас Виктория вела себя на удивление тихо, но что она при этом чувствовала, Арен не имел понятия – он по-прежнему держал эмпатический щит, не ослабляя его ни на секунду. Опасался, что любой взрыв посторонних эмоций может способствовать его собственному срыву. Особенно если это будут эмоции Виктории.

– Агата вернется скоро, – ответил Арен спокойно и, подхватив жену на руки, понес к камину. – Не беспокойся. Она жива и совершенно здорова.

– Ты не хочешь, чтобы я навещала дочку, из-за того, что она эмпат? – уточнила Виктория чуть дрожащим голосом. Глаза ее уже начинали наполняться слезами, и Арен глубоко вздохнул, стараясь успокоиться.

В этом была вся Виктория. Не «из-за того, что я не умею контролировать свои чувства», а «из-за того, что наша дочь эмпат». Вот обязательно ей все с ног на голову надо перевернуть.

– Так просто лучше, – сказал Арен, выходя из камина в спальне жены и медленно ставя ее на ноги. – Не волнуйся. Ты увидишь Агату совсем скоро.

– Арен… – Виктория потянулась к нему, обняла и прижалась губами к щеке. – Не уходи, пожалуйста!

Она осыпала лихорадочными поцелуями его лицо, а император сдерживался изо всех сил, чтобы не оттолкнуть ее. Неприятно было до тошноты и ломоты в висках.

Защитник, ему самому скоро психотерапевт понадобится. Ну почему он все время должен пересиливать себя, сдерживаться и чем-то жертвовать? Почему?!

– Прости. – Он осторожно отцепил руки жены от своей шеи и покачал головой, отстраняясь. – Я уйду, потому что хочу сейчас находиться в другом месте.

– В каком? – спросила Виктория робко. Вспышки ревности или гнева Арен не заметил, но на всякий случай все же укрепил эмпатический щит.

– С Агатой.

– Возьми меня с собой! Это ведь и моя дочь тоже! – попросила жена. – Пожалуйста!

– Мы говорили на эту тему, Вик. Ты увидишь Агату, но позже.

Она вздохнула и опустила голову.

– Ты тоже считаешь, что я тебя не люблю, да? – И столько тоски слышалось в голосе, что Арен моментально понял – Виктория очень хочет, чтобы он ее пожалел и сказал «нет».

– Прежде чем отвечать на этот вопрос, надо разобраться, что такое любовь, – произнес он так спокойно, как мог, хотя внутри все полыхало от ярости и раздражения. – Вик, у меня был тяжелый день, и завтра, скорее всего, будет еще тяжелее. Я понимаю, тебе хочется поговорить, особенно после первого сеанса с психотерапевтом. Но давай отложим это хотя бы ненадолго.

Она удрученно кивнула, опуская голову ниже.

– Хорошо, Арен.

Защитник, и почему он сейчас чувствует себя так, будто ребенка обидел?

– Мы обязательно поговорим с тобой, но чуть позже, – сказал император, отворачиваясь к камину. И, не выдержав, бросил перед тем как войти в огонь: – А пока попробуй для разнообразия пожалеть не себя, а кого-нибудь другого.

Арен вновь ночевал с Агатой, обнимая дочь, но уснуть никак не получалось, и он все смотрел и смотрел сухими глазами в пространство, ощущая внутри одновременно безумное отчаяние и бесконечную надежду.