Шрифт:
— Ясно, — отвечаю я, хотя для меня никакой ясности все еще нет.
Она проводит осмотр, берет анализы. А я все размышляю, как спросить про ДНК-тест. Хочется решить эту «проблему», а потом уже можно наслаждаться беременностью и ни о чем не переживать.
Когда я одеваюсь и сажусь, она даёт мне направления на анализы. Записывает на узи.
— Если будет сильный токсикоз, как вчера, можешь мужа отправить, выпишем тебе больничный. Или можем даже положить на дневное, покапаем витамины, противорвотные. Это, конечно, крайний случай, но если совсем ничего есть не сможешь, то придётся.
— А откуда вы знаете про вчерашнее, я вам вроде не говорила, — удивляюсь я.
Антонина Аркадьевна хитро улыбается.
— Так муж твой дорогой приходил сегодня, консультировался насчёт токсикоза, чем тебя кормить спрашивал. Очень за тебя волнуется. Как тебе повезло-то с ним. Не муж, а золото.
По пылающим щекам я понимаю, что сильно покраснела. Разубеждать врача, что он не мой муж, видимо, уже поздно.
И как теперь спросить про ДНК-тест?
Подумает, что я ненормальная.
Так и выхожу, расстроенная своей трусостью.
Платон сразу поднимается с дивана в коридоре.
Антонина Аркадьевна ему кричит:
— Все хорошо, не волнуйтесь, папочка.
Я от этого «папочка» еще больше на себя злюсь.
Уже в машине Платон у меня спрашивает:
— Тебе врач не понравилась?
— Нет, она хорошая.
— Тогда почему ты такая расстроенная? Потому что меня приняли за твоего мужа? Если хочешь, все объясню им.
Я смотрю на него внимательно.
— Это не из-за этого.
— Ир, скажи мне, в чем дело, — просит Платон.
Видимо, он не отстанет. Да мне и самой хочется уже поговорить с кем-нибудь о том, что меня волнует.
— Я расстроилась, потому что не спросила про ДНК-тест.
— Какой ДНК-тест?
— На отцовство, — я уже начинаю возмущаться непониманию Платона.
— И зачем он тебе?
Я удивляюсь его вопросу, спрашиваю:
— Ты на сто процентов уверен, что ребёнок твой?
— А чей же ещё? — теперь уже в его голосе я ловлю удивленные нотки.
— Не понимаю ничего, ты разве не думаешь, что есть вероятность отцовства Андрея? — спрашиваю, смотрю прямо в его голубые глаза.
Платон лишь открывает рот, чтобы что-то сказать, но не говорит, молчит. Думает о чем-то. Затем через несколько минут, наконец, произносит:
— Так вот, в чем дело.
Я лишь хлопаю глазами, готовлюсь слушать, а он молчит. Я понимаю, что он что-то знает. То, чего не знаю я. Меня начинает разбирать любопытство. И я снова злюсь. Как быстро у меня меняется настроение, наверное, это тоже «прелести» положения.
Я возмущаюсь:
— Ты так и собираешься молчать? Может, расскажешь?
— Тебе нельзя волноваться, — тихо говорит Платон.
— А ты думаешь, я так что ли не волнуюсь? Пожалуйста, расскажи мне, — я уже начинаю просить, даже беру его за руку.
— Хорошо. Все тебе расскажу, давай, может, не в машине? В кафе или, может, погуляем в парке?
— Поехали домой.
Он заводит машину, мы едем.
Всю поездку я напряжена. Уж лучше бы мы в машине договорили. Я начинаю догадываться, что мне собирается рассказывать Платон…
Неужели Андрей обманывал меня не только в изменах?
Впрочем, а чему я удивляюсь? Если он врал мне в главном — что я одна-единственная и на всю жизнь, то почему бы ему не врать мне было и в остальном?
Однажды лжец — во всем лжец.
Глава 21. Где я была раньше?
Платон тянет резину, как будто всеми силами пытается избежать предстоящий разговор.
Когда мы зашли в квартиру, он пошёл переодеваться в свою спальню. Затем отвлекал меня разговорами про ужин: что приготовить и когда.
Я не выдержала.
— Ты обещал мне рассказать, так рассказывай.
Платон тяжело вздыхает и ведёт меня на диван в зале. Мы садимся рядом. Блин, что же он такое хочет рассказать? Что даже и стоять нельзя. И ещё поза у него такая: как будто в любую минуту готов кинуться меня успокаивать.
Платон говорит:
— В детстве Андрей болел паротитом. Очень тяжело. Прививку ему не сделали по какой-то причине, мама до сих пор себя ругает. У него было осложнение, я не помню точно, как называется, кажется, двусторонний орхит. Была небольшая вероятность, что это не отразится на его фертильности. Но в подростковом возрасте родители проверяли его и…