– Никуда я не пойду. Это что за новости?

Его аж перекосило. Заорал фальцетом, брызгая слюной, так, что стекла в окнах зазвенели. Марина отшатнулась, рука сама собой дернулась к лицу – утереть брызги, вонючие, табачные. Оба – мильтон и длинный – сразу схватили под локти. В уши ввинтился плач Саньки. А Марину уже волокли к выходу, она вырывалась, пыталась возмущаться, только куда там. Силушка-то смолоду была, да «правохоронители» обучены. На дворе пыхтел фургон без всяких надписей, без всего – в него и затолкали. Дверь – хлоп, темнота навалилась кромешная, и голос мильтона сказал в ней:

– Не шевелиться, буду стрелять!

За перегородкой, где должно было быть место шофера, завозились, и снова как издали приблизился, навис плач Саньки.

– Ирод! – сказала Марина. – Козел! Гестапо!

– Все пишется, гражданочка, отягчаете участь.

– Да пиши! – крикнула она во все горло. В железной тесноте фургона отдалось особенно резко, сухим горохом замолотило по ушам. – Пиши, с бабами да младенцами боец!

Из тьмы обрушилась боль: мильтон сунул чем-то твердым под дых, перед глазами вспыхнуло оранжевое, согнуло и стошнило прямо на ноги. Силы разогнуться уже не было, воздуху тоже, а тот еще и добавил по чем попало. Фургон взял с места, и больше уже ничего не было, кроме боли и тряски. Опомнилась она только в каком-то дворе-колодце, где ее выбросили прямо на асфальт, местами припорошенный снегом. Уж как смогла распрямиться – Марина не знала, но удалось встать и пойти. Хорошо, хоть дали почиститься – наскребла с асфальта снегу и стерла дрянь с ног, с домашних брюк и тапок. Погнали вверх по лестнице, пинками и тычками, мимо сетки-рабицы в пролетах, потом по коридорам с дверьми из цельного дерева – и так до кабинета, где сидел какой-то большой чин в погонах.

Ни Марина, ни даже человек в погонах – майор ФСБ Осокин – не знали всего, чем к тому моменту располагало следствие, такой уж порядок: каждый знает только свой кусок задачи. Осокин знал, что был взрыв. Видел даже место взрыва. Издали. Потому что некогда топтаться среди… там и трупов-то нет, среди крошева, это судмедэкспертам; задача – добраться до живого, того, кто обронил плитку, побывав на месте происшествия после взрыва. Отпечатков пальцев на ней нет, злоумышленник предусмотрителен, это и говорит о том, что не случайный местный житель. Такого бы туда не пустили – оцепление выставили почти сразу. Как он оцепление миновал – первый вопрос. Может быть, подземные коммуникации. Как других следов не оставил – второй вопрос. Или есть следы, увидят и сообщат вот-вот. И третий, снова экспертам: что за плитка?

Плитку майор тоже видел. Даже щупал. Когда убедились, что пальцев нет, – разрешили. Действительно, проступает рисунок в виде полос, похожих на штрих-код, только цветных – зеленых и синих оттенков. А также изображение, похожее на молнию. И прямоугольник на оборотной стороне, на большую часть черный, а частично белый. Упаковку вскрыли и пытались сделать анализ материала плитки. Твердость материала оказалась десять по Моосу – твердость алмаза. Наивысшая. А по Роквеллу или Бринеллю металловедческую твердость определить не удалось. Еще и большая вязкость. Аппаратуры для ее измерения тоже не нашлось. И отколупнуть для анализа не удалось ни крошки. Материалы с такими свойствами в России не выпускаются и не выпускались, зарубежные – неизвестны. Не выпускалась, в том числе за рубежом, и аппаратура для их исследования.

Другие свойства этого материала – удельное электросопротивление превосходит тераом на метр, на несколько порядков больше, чем у тефлона… не смачивается ни водой, ни органическими растворителями… само собой, не растворяется, даже в агрессивных средах… магнитная проницаемость ноль… радиоактивность отсутствует… Читал Осокин все это, читал. Да, кстати, а на месте взрыва радиоактивность в первые часы была. Потом экспоненциально падала. Он знал: эксперты продолжают там работать, ищут следы неизвестного, обронившего плитку. Или подбросившего? Зачем… Чтобы направить следствие на ложный путь. Осокин зажмурился, помотал головой. Шея плохо проворачивалась в воротничке, под веками резало, в голове крутился мотор на пределе надсады. Со вчерашнего утра на ногах, и если вчера был обычный день, то с одиннадцати ночи все пошло колесом с этим взрывом. Опять какой-нибудь Басаев… Нет. У Басаевых не бывает плиток неизвестного назначения, с ТТХ, превосходящими все исследованное наукой. Даже враждебной. И подкидывать для отвода глаз Басаевы такую уникальность не будут.

Позвонил, чтобы принесли кофе и бутербродов. В приоткрытую дверь кабинета скользнула девочка-дежурная – как раз из того отдела, из экспертов. Поднос со стаканом в подстаканнике и тарелкой, а еще какая-то бумага.

– Рапорт, свойства упаковки плитки. – Отошла от стола так, чтобы были видны ноги ниже юбки, в новых колготках, Осокин обычно не упускал подметить, когда новые.

– Бррсь! – убежала. Нашла же момент ногами тут фигурять! Взял рапорт, пробежал глазами. Привычно выхватил главное: «…рисунок наблюдается непрерывно и не изменяется под влиянием…» – дальнейшее перечисление можно прочесть и потом. Не изменяется! Еще не легче. То есть упаковка тоже с подвохом. С уникальными свойствами. А, вот: электросопротивление менее одной тысячной ома, теплопроводность, смачиваемость, прочность на разрыв. Отхватил одним глотком полстакана кофе. Снова зажмурился. Внутри ожгло, но не злобно, а обещающе – сейчас включится резерв верховного в голове. Открыл глаза. Буквы больше не переливались, как пузырьки кофейной пенки. Но были теми же самыми. Сопротивление и прочее. Не Басаев. Разве что его заграничные шефы… Хаттаб… Вырисовывался следующий вопрос. Что мы знаем о Хаттабе. И подвопросы: лица, интересующиеся исламом не в силу семейной традиции. Все как бывало и раньше.

А Новый год шел по стране. Он уже наступил не только на Дальнем Востоке, но и в Перми, например. В Перми Осокину приходилось бывать. Работники там были ниже среднего. Наверно, справлялись, когда требовалось пополнение бесплатной армии труда. Но в сложившейся ситуации – думать уметь надо. Мозги, а не боксерская груша. В кабинет ввели ссутуленную женщину в трико, фартуке и домашних тапках.

– Шеф требует на два слова, – сказал дежурный, приведший ее.

Требует – это было не то, что «просит». Исполнялось срочно.

Начальник особой следственной группы, созданной накануне ночью, генерал-майор госбезопасности Шилов шел по коридору. Спина удалялась. Пришлось поднажать.

– У тебя час сорок пять минут. Иначе – армия без командующего, – бросил он, выходя на лестницу. На площадке дежурил сержант, и Шилов слегка повел головой: «следуй за мной», Осокин знал этот жест. Спустились на один марш, и почти шепотом Шилов выдал, зыркнув исподлобья желтыми глазами:

– Или результат, или…

Результат – значило схватить виновника. Или – на памяти Осокина произносилось ровно один раз. Девятнадцатого августа девяносто первого.