Чуть не дернул назад. Два шага, нерешительных, но все-таки сделал. Стоп. Да стоп же! Нельзя. Сил уже нет. И потом, не может подземный ход с такой могучей технической начинкой вести в никуда. Это явно ворота, только на запоре. «Доищись, как отпираются, заслужи не сдохнуть, человек ты или падаль?» – плеснуло вдруг горячей злостью по щекам.

Достал ножик. Взял рукоятку сквозь рукав и потрогал металлический прут. Проблеснуло голубым. И проволока перемигнулась – желтоватое свечение сменилось на голубое. Отсунул ножик – опять желтое. Прут тоже в системе. Допереть бы, в системе чего.

Думал, думал, думал. До опупения. В какой-то момент опять почудился звук. Тихий, тишайший посвист. Даже не посвист, а звон. На невероятно высокой ноте. Затаил дыхание. Так и есть – звучал прут. Почти неслышно позванивал. Густав опять вынул ножик, поднес вплотную кончик лезвия. Не засветился! Но проволока погасла, а лезвие ножа тоненько зазвенело, задребезжало о прут, усилив и изменив тон звука. Нож звучал явно ниже, уверенней. Отдернул нож, вырвал из кармана дрожащей рукой горсть плиток. Поднес. Какая – нужная, черт возьми? Прут запел еще гуще, мелодичным струнным аккордом. Густав выматерился шепотом, бросил всю горсть на пол, стал выковыривать из кармана что не поместилось. Наконец собрал в пригоршне все, что осталось после рынка. Поднес опять, касаясь металла уголками оберток. Мелодия стала громкой и красивой, теперь звучал не один аккорд – прут наигрывал какой-то мотив. Потом музыка стихла. Опять еле слышное тоненькое, на пределе воспринимаемой высоты, посвистыванье. И все.

Но ведь получилось же! Или эта штука, как и та дверь, одноразовая? Может, запустилась программа – и все, если не отработала до конца, не открыла ворот, значит, и не откроет, пока с той стороны не заметят, что было срабатывание, и не сбросят принудительно. А сколько ждать, пока заметят? На сколько его еще хватит? Рот распух, всякое движение языком, даже ругнуться, причиняло боль. Оступился неловко – бабах! Ударился головой о прут. Перед глазами вспыхнули белые звезды, и все исчезло. Когда опять смог видеть – обнаружил, что полусидит-полулежит, навалившись на прут, в обнимку с ним и с проволокой, которая только что светилась и чуть ли не жглась. А она уже не светится. Черно-глянцевая, уходит в такую же непроницаемую, угольную тьму коридора, по которому он пришел. А свет падает из проема впереди.

Из проема. Это выход. Он старался не думать о том, что – только вероятный выход. Выход. Сидеть – это смерть. Если не от пули того, кто кричал «сдавайся, стреляю», то от жажды и голода. Сидеть – железно смерть, идти вперед – шанс на жизнь.

И Густав поднялся, цепляясь дрожавшими даже от такого копеечного усилия пальцами за прут. Постоял, подождал, пока перестанут разбегаться перед глазами разноцветные круги. И двинулся в проем. В прямоугольник белого, совершенно солнечного света.

Именно в прямоугольник. Коридор, в который он вступил, не имел свода. Широкий, метра три – почти вся стена тупика, на которой бывший фрезеровщик недавно искал логический замок, теперь отсутствовала, гостеприимно поднятая. Был виден ее низ. Сложный, на вид не металлический, а скорее пластмассовый профиль. За ней, то есть за подъемными воротами, – такие же, как с внешней стороны, два закутка по бокам. Дальше, справа, стоял вертикально цилиндр, частично утопленный в стену, – выдавались примерно две трети его окружности. И от вертикального цилиндра ответвлялась горизонтальная, также частично утопленная в стену труба. Ее круглый бок виден был очень намеком, то место, где она сшивалась с цилиндром, тоже торчало из стены на очень малую долю. Поддавшись невольному любопытству – а как оно соединяется? – Густав сделал шаг к месту стыка, и подъемные ворота начали опускаться. С таким же тихим, еле различимым свистом, какой он слыхивал и раньше. Там, во внешнем тоннеле.

Паника охватила на миг, запрыгала горошинами в ребрах. Сейчас – хлоп, и взаперти! Метнулся к воротам. Те замерли на полпути. Можно нагнуться и поднырнуть, оказаться снаружи. Можно. Но страшно. А если продолжат опускаться? В них тоже чуть не метр толщины. Да ну, зачем им его давить? – думал Густав. И тут же: а кому это «им»? Дурилке пластмассовой? И потом. Закрываются, если отойти, – значит, есть датчик движения. Фотоэлемент какой-нибудь. Значит, есть и управлялка, ЭВМ или компьютер. Хорошо, что его заметили, нечего ему делать снаружи, не под землю ему, а к людям надо – там вода и жизнь.

Отошел на два шага. Ворота продолжили плавное движение вниз, дошли до полу, раздалась негромкая короткая музыкальная трель – тюррлю! – потом что-то похожее на тихий чмок, и все. Зато донесся, тоже деликатный, но явственный свист из цилиндра.

Больше никаких звуков не было, и Густав насколько мог уверенно двинулся по коридору, слегка пошаркивая по пластиковому светло-серому полу неровной, мраморной раскраски. Было светло, свет шел прямо от потолка, будто сияла мягко и матово вся его белая поверхность. Или светильники находились по ту сторону, а сам потолок только рассеивал. Стена, заключавшая в себе трубу, была тоже светло-серой, но скорее напоминала металл, чем камень. Как пластмасса, только отгальваненная – до сокращения бывший работник опытного производства навидался таких фокусов. Противоположная стена была зеленоватой, со слегка шершавым покрытием, теплым на ощупь. И в ней, метрах в пятидесяти, виднелось что-то вроде двери.

Добрел и опять остановился в нерешительности. Такие замки видеть доводилось. Там же, на опытном производстве. Стержень, уходящий в пол и изгибом – в стену, две конических шестерни, рычаг. Сама дверь с высоченным порогом и не вполне прямоугольная – заовалена по углам. То есть занесло в контору, похожую на бывшую родную? Хорошо бы! Налег на рычаг. Пошла! Шестерни катились друг по дружке, приятно рокоча, словно признавая своего. Дверь открылась. За ней была ниша, в которой размещалось нечто наподобие монитора с клавиатурой. Только клавиатура не выпирала из ниши, не образовывала горизонтальную поверхность, на которую можно было бы положить руки, а была приляпана к стене под монитором, в одной плоскости с ним.

Вот только клавиш с такими знаками Густав в жизни не видывал.

Не только не похоже на русские буквы, но и не латиница. Даже не китайские иероглифы, которых за последние лет восемь он навидался во всех видах. Каждый символ похож на закругленный квадрат, и внутри разрисовано. Какие еще бывают буквы? Вот, говорят, у ваххабитов этих долбаных, террористов свои – так какие? Что, если это они? Во влип!

«Да ну, – снова остановил он себя. – Такое подземелье – это ж не бункер даже, как про Великую Отечественную рассказывают, – находят до сих пор, что от немцев осталось. Это целый завод. Целое метро. И чтоб какие-то чучмеки на ишаках смогли такое построить за считаные месяцы и никто ничего не заметил – рассказывайте сказки! Потому что раньше, при СССР, не позволили бы, а лет семь назад не до того им было».