Здесь, в старом крепком сундуке, хранились почти полтора десятка книг, собранных герцогом для своей библиотеки, и ожидали своего перевода. Здесь Максимилиан отдыхал от внешнего мира. Раньше, по крайней мере, так и было…

Сперва, сразу после ранения, приходя в себя на телеге, везущей его в Парижель, молился о том, чтобы Господь сохранил ему глаз. Он помнил и сильную боль, когда лекарь сшивал лицо, и запредельную боль, от которой он впал в беспамятство, когда часть раны сочли нужным прижечь.

«Человек такая скотина – всегда и всего ему мало! Ну, сохранил мне Господь зрение… И что?! Для чего?! Для того, чтобы я мог обоими глазами собственное уродство видеть?! Или письма от матери читать?!»

Письмо, которое вызвало такое раздражение, привез гонец совсем уже поздно ночью. Мать беспокоилась о его здоровье и писала, что находится в стесненных обстоятельствах: «…и если бы у меня были средства, я сама приехала бы ухаживать за тобой, мой дорогой мальчик!

Что же касается маркизы, тебе не стоит судить ее слишком строго. Она молода и, разумеется, неопытна в уходе за больными. Не грусти, я приеду и помирю вас сразу, как только получу от тебя деньги. Вышли их с тем же человеком…»

Деньги-деньги-деньги… Почему же он раньше не замечал, что каждое письмо графини-матери так или иначе затрагивает его кошелек? Не такие уж расходы нужны, чтобы доехать в карете из ее поместья до Парижеля. Это если ехать с горничной и охраной.

А вот если везти с собой четырех фрейлин, всех горничных, повара и двух швей, лакеев и конюхов, а также мастерицу по прическам, лекаря и обувщика… Сумма расходов будет весьма солидной.

Это Макс понимал. Он не понимал, почему мать не может приехать без свиты. Это вызывало одновременно и тоску по ней, и некую брезгливость. Герцог знал, что если бы что-то случилось с ней самой… Да он бы рванул туда, даже не вспомнив про охрану!

Максимилиан потер зудевший шрам и, нагнувшись прямо из кресла, дотянулся до потайного рычажка в ножке стола. Скрипнув, выдвинулся ящик со стопкой бумаги. Вперемешку лежали и чистые, и исписанные.

Он перебирал листы в пальцах, вспоминая: «Вот это я нашел в англитанском сборнике. Я тогда перевел его, перебелил его для Адель… Мне казалось, что она меня понимает. Она же так восторгалась… Господи, почему ты сделал меня таким дураком! – герцог скрипнул зубами от понимания, как унизительно и нелепо он выглядел в глазах маркизы. – Я-то, осел, обрадовался, что она вернулась… А она прямо заявила, что или я назначаю ей содержание, или… Это с ней меня мать собралась «мирить»? Интересно, а ей-то самой, что за забота о моей постели?»

Большая часть листов вернулась в потайной ящик, а в руках у него остался один, который он, желая отвлечься, начал перечитывать.

Зачем ты шёл ? К богатству? За азартом? Не так уж важно. Обратилось в чад Всё, что тобой поставлено на карту, И мнилось из триумфов и наград Достойнейшим... Вот только у реалий Особенность — вершить на свой манер: Ни почестей, ни славы, ни регалий. Твой приз — могильный холм, легионер. *

Раньше оно казалось ему восхитительно-значительным, торжественным. Воин отдал жизнь не за победу и славу, а за честь служить Родине. Высокие чувства и красота слога!

Сейчас он смотрел на знакомые стихи совсем по-другому и понимал: он, Максимилиан герцог Ангуленский и прочая, и прочая был слеп, не видя сути. Эти строки – совсем не о том.

Скрипнула дверь, и не отрывая глаз от листа, Макс сказал:

– - Юнк, иди спать, я лягу позже.

Не получив ответа, он недовольно положил бумагу на стол, поднял голову и увидел: в дверях, зябко кутаясь в меховой плащ, стоял отец. ____________________ *Стихи Леонида Чернышова

– - …даже попытки не сделал, – король помолчал и, тяжело вздохнув, продолжил: -- Нет, мальчик мой, я тебя не осуждаю. Сам по молодости разного успел натворить. Только ведь, сын, ошибки исправлять нужно. Для того Господь и дает нам время и силы. А шрам… Что шрам?! – он небрежным взмахом руки отмел попытку Максимилиана возразить. – Глупости одни это! Главное, что у тебя здесь, – король чуть раздраженно постучал пальцем по лбу герцога.
– -Каждому Господь ношу по силам дает. Раз тебе такая выпала, значит, сможешь нести, если не сдашься. Так что завтра бумаги я подпишу, и поезжай с Богом. А жене все же письмо напиши. Понял меня?

Проводив отца, Макс вернулся в башню и в раздражении глотнул из кубка. Горячее вино давно остыло, и вкус показался особо противным. Напоминание о браке тоже радости не добавило.

«Какой смысл в этом всем? Да еще и письмо… Что может эта эспанка понимать в жизни?! О чем я могу писать?! Молиться я ей не мешаю, денег выдал… Нет уж, нужно отцу – пусть сам пишет! Он этот брак устроил.».

Еще около часа он вяло перебирал стихи, размышляя о даре, который Господь вложил в некоторых: «Ведь вот про Лейста Франкийского говорят, что пьяница и безбожник, а смотри-ка, как умеет! Как-будто в душу мне заглянул!»