— Катриона?

Несмотря на ужасную опухоль вокруг, рана на её щеке исчезла.

— Катриона!

Я хочу, чтобы её ресницы дрогнули, а веки раскрылись. Я хочу, чтобы из её рта вырвалось дыхание, или стон, или ворчливое «микара».

— Она умерла, Фэллон.

Таво стоит надо мной, а его глаза сделались ужасного янтарного оттенка.

— Но… но… нет. Она вылечилась. Я её вылечила.

Я начинаю надавливать на её грудь, чтобы запустить сердце. Давай же, Катриона. Давай.

— Перестань, — говорит Таво.

Но я не могу перестать. Я не могу. Если я перестану, значит, я сдалась, а я не хочу сдаваться.

— Слишком поздно, Фэллон.

Кто-то просовывает руки мне под мышки и поднимает меня.

Я покачиваюсь, но Ифа удерживает меня, приняв на себя вес моего тела.

— Ифа, нет. Я её вылечила.

Я пытаюсь высвободиться, но у меня больше не осталось сил. Я так сильно дрожу, что почти падаю, когда она уводит меня на пристань, где стоят Сибилла и Эпонина, окружённые сгущающейся толпой люсинских солдат. Эта картина обретает смысл, когда я понимаю, что мы пришвартовались к острову с бараками.

Два ворона в человеческом обличье поднимают меня. Они, должно быть, почувствовали, что мои колени могут подогнуться, потому что поддерживают меня за руки.

— Почему она превратилась в этого монстра?

Волосы Эпонины, доходящие ей до пояса, сделались мокрыми от пота и прилипли к её голове и вздымающейся груди.

— Яд, — говорит Таво тихим голосом, но я его слышу.

Мой шок сменяется гневом.

— Кто это сделал? — кричу я. — Кто, мать его, напал на нас?!

Кристаллы на моём ожерелье поменяли положение и висят теперь вокруг моей шеи, точно водоросли, подрагивая из-за моих хаотичных вздохов.

Воздух передо мной наполняется дымом, который затем превращается в мужчину.

Мужчину с ярко-желтыми глазами, взгляд которых проникает прямо мне в голову.

— Опустить лучника.

Я хмурюсь, но потом понимаю, что слова Лоркана обращены не ко мне.

Тело — по-видимому, лучника — падает с неба и так сильно ударяется о настил, что состарившееся от ветра дерево раскалывается.

Я резко вдыхаю, когда человек переворачивается на спину, и нашим взглядам открывается лицо, покрытое коричневыми татуировками. А когда человек издает стон, я замечаю черные зубы. Я в шоке осматриваю распущенные дреды и десятки косичек с вплетёнными бусинами, которые рассыпаются вокруг шеи женщины, точно удавка, сплетенная ей самой.

Я чуть не издаю шипение, потому что я помню это женщину… эту дикарку. Я помню, как она качалась у меня перед лицом на лиане. Я помню, как она и её друг, Лириал, пытались выторговать у меня всё больше и больше золота, а затем поливали меня дождём из стрел.

Неужели она пришла из гор, чтобы закончить начатое? Она поэтому на меня напала?

У меня в жилах леденеет кровь, когда я снова вспоминаю о том, что Катриона мертва из-за…

«Нет. Она мертва из-за того, что заключила сделку с подлым человеком».

Я в недоумении перевожу взгляд на Лоркана.

— Я не…

Я сглатываю подступивший комок, но у меня в горле так пересохло, что в итоге я начинаю задыхаться, не в силах закончить своё предложение.

— Грёбаный пернатый демон.

Дикарка плюет на ноги Лора.

Задержав дыхание, я наблюдаю за тем, как слюна стекает по носку чёрного кожаного сапога Лора, и жду, что он сделает. И я такая не одна. Эпонина, Сибилла и все солдаты в радиусе одного километра пялятся на него.

Только Кольм и Фионн, которые стоят по бокам от меня, не испытывают никакого интереса. Они слишком заняты тем, что осматривают море солдат в белых униформах.

Таво приседает на корточки и изучает разрисованную женщину, распростёртую перед ним.

— Что привело тебя в столицу, дикарка?

Она поворачивает голову и смотрит на Таво прищуренными глазами.

— Ностальгия по радужным домам.

Челюсти Таво напрягаются.

— Как насчёт правды?

— Как насчёт того, чтобы спросить своего капитана?

— Габриэля? — восклицаю я.

Взгляд женщины опускается на меня, её верхняя губа приподнимается, и она издаёт шипение.

— Так-так, а не та ли эта шлюха, что отрубила руку моему другу?

Молния разрезает небо, осветив фейри, а воронов сделав ещё темнее.

Таво глядит на меня из-под приподнятых бровей, а Лоркан перевоплощается в дым. Секунду спустя воздух разрезает крик, после чего раздаётся звон металла, так как каждый солдат на острове обнажает меч.

Когда Лоркан снова появляется передо мной, с его когтей уже капает кровь, которую он как бы между прочим вытирает о кожаную ткань, обтягивающую его мускулистые ноги.

— Поспеши с допросом, Диотто, так как в следующий раз, когда эта дикарка скажет плохо о моём вороне, я отрежу ей язык. Учитывая, что у неё больше нет рук, чтобы записать своё признание, это может быть не очень удобно.