Барон посмотрел на Нокса тусклыми глазами. Взгляд был каким-то безжизненным. Лангос не походил на кутилу и повесу, как его описывали местные. Вид у него был измотанным как после долгой бессонницы или изнурительной болезни.

Барон сощурил глаза и мрачно засмеялся.

— Видимо, на этом месте я должен испугаться. А коли и так, то что? Пусть приходят. Может оно и к лучшему.

Барон отвернулся куда-то в сторону. Он выглядел намного старше брата, хотя разница, насколько знал Нокс, небольшая. Перед ним сидел уставший и измученный человек.

— Ты готов обречь на смерть тысячи, барон? Ради чего? Ради своей гордыни? — Спросил Нокс.

— Эх, Нокс, что б ты понимал, — отозвался Ластер, — его превосходительство…

— Когда ж ты научишься молчать, Ластер! — Оборвал его барон. — Послал Владыка помощничка.

— Я лишь хотел указать на очевидное. Это несправедливо, господин. Они клеймят вас, хотя сами нарушили все заветы Владыки. Это их должно наказать.

Барон поднял руку, отмахнулся от Ластера.

— Скажи мне, колдун, — произнес Лангос, указывая ножом в сторону Нокса, — что мешает мне повесить тебя прямо сейчас? М? Или велеть содрать с живого кожу? Отсечь голову? Меня не пугают твои угрозы, мне плевать и на церковников, и на моего чокнутого братца. И я не боюсь ни прохибиторов, ни проклятых колдунов вроде тебя.

— Дай-ка подумаю. — Нокс начал загибать пальцы. — У меня нет дурных намерений. Я твой законный гость, ведь ты сам меня пригласил. А еще я ваш единственный и последний шанс решить дело миром. И судя по всему ты сам это знаешь. Кроме того, если б ты хотел, — сказал Нокс, — уже бы сделал все перечисленное. Однако ж мы сидим и беззаботно болтаем. Разве так себя ведет тот, кто желает войны? Значит у нас больше общего, чем кажется: вражда мне не по душе. Иначе б явился тебе в другом качестве. Но я тут не для того, чтобы сеять смуту и раздор.

Барон промолчал.

— Ты волен действовать как хочешь. Но учти, барон. Это может быть последний шанс. Если придется действовать — я не стану сидеть сложа руки. Клятвы, что я принес — дороже жизни. Не заставляй меня доказывать свою решимость делом.

Лангос посмотрел на стоявший бокал, схватил его и осушил до дна.

— Для проклятого ты до одури честен. Составишь мне компанию?

— Куда же ты?

— На охоту. Давненько не гонял зверей по густым ольнийским лесам.

— В такое время? К чему это, барон?

— А ни к чему. Просто душа свободы требует. Не боись. Дурного не сделаю. Так ты идешь, колдун?

***

Кони едва проходили через буреломы. Даже мицелану приходилось непросто. Он то и дело фыркал, шумно укоряя всадника. Внезапно шедшие впереди Ластер и барон остановились, осмотрелись. Лангос поглядел на своего помощника, мотнул головой. Тот кивнул в ответ.

— Думаю, место самое подходящее, — сказал барон.

— Что-то я не вижу тут зверей, — ответил Нокс.

— Их здесь больше, чем ты думаешь. Могло бы быть. Скотины нынче развелось прилично. И не всегда полезной.

Двое слезли с коней. Нокс спешился по их примеру.

— Я не хочу, чтобы нас слышали. Это место идеально подходит для бесед с глазу на глаз. Все мои слова — не для чужих ушей. Понял? Только между нами. Клянись, колдун! Не то, с живого шкуру спущу!

Нокс покосился на Ластера. Барон это заметил.

— Вернее Ластера человека я не встречал. Ему я доверяю как себе самому. На него не смотри. А теперь жду ответа.

— Клянусь. Вот тебе мое обещание. Ну теперь по твоим словам мы тут одни. Переходи к делу.

— С чего б начать.

— С самого начала.

Барон почесал шею.

— С начала так с начала. Будь по твоему. Жил на свете владыка Ольнии. Платил святую десятину, принимал гостей со всей Душталакии, да бед не знал. Водился с колдунами, иногда кутил, не без этого. Бабенок за зад щипал, налево ходил, чтоб тоску развеять, мужскую силу не растерять. Владел богатствами, такими, что все соседи с зависти давились. Но было у него главное сокровище. Дочка. Красавица. Такая, что принцы сватались. Звали ее Ариадна.

Барон взял с земли веточку и принялся крутить в руках, обрывая кору.

— Умела она и вышивать, и стряпать. И по дворцовым обычаям себя вести, как подобает бароновой дочке. Но больше всего любила сказки сочинять. Такие, что заслушаешься. А веселья и юношеской прыти в ней на десятерых хватало. Бывало сидишь хмурый после какого дерьма, а она зайдет, смехом заливается. Говорит: «что ты, папа, такой печальный». Я ей отвечаю, «да вот, управитель опять дел натворил». А она «А по другому было б жить неинтересно». Посмотришь на нее, поговоришь, глядишь и хандра проходит. Вот так и жили.