Как-то под вечер, в субботу, когда Федька был в комнате один, в дверь дробно постучали и вошел старик в пиджаке шинельного сукна, на алюминиевой палке вместо ноги.

— Ну вот, слава те, и прибыл, — довольно сказал старик, опустив на пол объемистый мешок и снимая с головы фуражку. — Здравствуйте, товарищ, не знаю, кто вы будете.

— Здравствуйте. Вам кого, дедушка?

Старик, домовито сняв пиджак, сунул под кровать мешок. Разогнувшись, улыбнулся скуластым татарским лицом:

— Сыны тут у меня трудются.

Разглаживая черные волосы, подошел к картине и, выставив вперед ногу, засмеялся, глядя на русалок.

Федька увидел, что старик стоит так же, как Пашка.

— Тут сынишко-то спит? — Он ткнул рукой в кровать.

— Здесь Мишуха, а Павел там.

— Ага, ладно. А ты с ними работаешь? — Старик сел к столу, заговорил туманно: — А я приехал к вам сюда антиресоваться. Лес-то вкруг вас сплошняком. Большой весьма лес… А у нас в деревне убрались. Урожай такой — на орден область идет! А у меня, понимаешь, заботы. Изба не того… А место безлесное, лысое. Вечером я все это разобъясню.

Вечером, когда братья пришли, отец «разобъяснил» им смысл своего приезда еще гуманнее:

— Лес, значит, у вас вкругоряд. А дом-то нашенский совсем ведь того… подразваливается. Дом-то. Новый бы поставить. А леса нехватка…

— Ты, отец, куда клонишь? — спросил Мишуха. — Выражайся яснее.

— Давайте выпьем, — сказал отец, — я вам сейчас все разверну.

Все выпили. Федька выпил тоже и стал улыбаться, весьма довольный тем, что сидит в серьезной компании как равный.

— Куда яснее! — продолжал отец. — Дом-то, значит, на слом пора. Вот какое положение. Для вас стараюсь, — неожиданно разозлился он. — Для обоих. В зиму домой вернетесь, где будете жить? А ведь обоим жениться пора. Жениться-то собираетесь?

— А как же! — весело, видимо, довольный тем, что хорошо понимает отца, воскликнул Павел. — Я женюсь, батя!

— Или здесь присмотрел?

— Здесь. В моей бригаде работает.

У Федьки огнем полыхнуло лицо, глухо заколотилось сердце.

— Жених! — проворчал Мишуха. — Не сосватал еще.

— За меня пойдет! — хвастливо пообещал Павел. — Сирота. Будет рада не знай как. Будет, батя, в доме работница.

— Смотри. Тебе жить. А вот к тому я и говорю. Домишко мал, куда женов-то поместите? А тут вкруг лес бежит бросовый. Швырок. На сто домов хватит.

— Купить, что ли, хочешь лесу? — спросил Мишуха веселее.

— Купи-ить! — усмехнулся Павел. — Не продадут.

— Купить? — повторил отец. — На какие деньги? Да и чего покупать, коли дарма лежит. Мишуха наконец понял.

— Я в этом деле участвовать не буду. И еще скажу…

— А чего, какое дело? — резко, перебивая его, прикрикнул Павел. — Чай, отец родной приехал, а не дядя чужой со стороны! А мы с тобой законные рабочие… лес-то немереный.

— Во-во… — подхватил отец. — Да тут только захоти. А вы тут люди видные, центральные люди, в силе…

Вдруг Павел положил руку на плечо Федьке:

— Иди-ка проветрись.

Федька встал. Покачиваясь, вышел на крыльцо. Над черно-фиолетовым лесом синим огнем падали звезды. Сосны ровно и густо гудели. С танцплощадки неслось веселье, задорный голос пел: «Все могут короли, все могут короли…»

«Оля, наверное, там». Федька сбежал с крыльца, быстро зашагал к площадке. Но остановился.

«Нельзя мне туда! Павел сказал: «За меня пойдет! Сирота». Разве можно так говорить? Может, сирота как раз и не пойдет!»

Федька затоптался на месте, с тоской слушая, как весело заливается певица.

Сзади вышел на крыльцо Павел, громко, властно позвал:

— Федька!

Федька подошел.

— Пойдем в дом, — сказал Павел неожиданно мягко. — Никаких секретов. — И, помогая Федьке взойти на крыльцо, спросил: — Трактор-то хорошо водишь?

— Ничего.

— Я тебя назначаю трактористом. — Павел обнял Федьку за плечи. — Мишуха совсем расквасился, уйти намерен. — Павел остановил Федьку у дверей, пьяно помотал головой, заговорил весело: — Эх, и гульнем же мы с тобой, Федька! Ты меня держись! Я тебя на трактор посажу, в бригадиры устрою! Я ловкий, работы не боюсь, людей тоже! Мы с тобой делов наделаем, домов настроим. Тебе в деревне тоже дом сгрохаем! Первый парень будешь. Живи, Федор Васильевич! Вот батя мой. Заслуженный человек, пчеловод первый! Батя что? Батю надо уважить, батя потрудился на своем веку. Завтра же трактор получишь, я устрою. Мы с тобой живо лес отволокем в сторону, для дела!

Федька замотал головой:

— Нет!

— Ну ладно, ладно, потом об этом потолкуем! — закричал Павел, распахивая дверь и вталкивая Федьку в дымную комнату. — Садись, Федя, с нами, в одну семью!

На другое утро, когда Федька проснулся, в комнате никого не было. Федька сел. Голова ныла, во рту было горько. Солнце сверкало на бутылках, на грязной посуде. Мешок Пашкиного отца выглядывал из-под кровати.

Федька встал, пошел купаться.

Он разделся на берегу старицы, попрыгал на мокром песке, зашел по колено, расплескал руками зацветающую бархатисто-зеленую воду и нырнул в холодную глубину. Вынырнул далеко, с зеленью на волосах, и поплыл, высоко выбрасывая руки.