Шрифт:
Отъемыш с трудом вышел к озеру. Оно матово краснело под закатным небом, сжатое черными скалами. Из-за противоположного берега расходилось мертвенно-желтое сияние луны. Отъемыш остановился и замер, слушая холодную тишину, ее разрывали только горячие удары сердца… Никого нет. Он прилег, дрожа всем телом. И опять всплыла в памяти солнечная веранда, круглое лицо Совы с черным хохолком, его теплая рука на шее… Отъемыш поднялся и медленно побрел обратно, на вершину хребта. Была уже ночь, когда он поднялся наверх и увидел внизу, за ниткой шоссе, лучистые окна поселка. По шоссе прошли две машины, донесся сладковатый, знакомый острый запах бензина. Отъемыш довольно фыркнул, спустился вниз и перешел шоссе.
Он подошел к калитке и заглянул во двор. У сарая был навален штабель бревен, которые пахли тайгой. В сарае вздохнула и продолжала жевать корова. Отъемыш толкнул калитку грудью, она заскрипела, но не открылась. Из будки зарычал Кузька. Отъемыш обрадовался и сильнее ударил грудью, калитка оторвалась, упала, и он ступил на нее ногами. Из будки с отчаянным трусливым лаем на него кинулся Кузька. Отъемыш весело задышал и опустил голову. Кузька ударился о нее своей оскаленной мордой и узнал. Он тут же опрокинулся на спину, взвизгивая, подлез под теплое дыхание Отъемыша и заколотил хвостом от восторга. Отъемыш улыбнулся и тронул губами голову Кузьки, а тот заливисто залаял, желая, вероятно, сказать: «Прости, брат, не узнал тебя сразу, а я очень рад!»
В это время в доме вспыхнул свет, послышались голоса, и во двор вышел Сова, заспанный и взъерошенный. Он увидел Отъемыша, подошел, тихо почесал его бок и сказал:
— Мамка говорила, что ты не придешь, а я говорил: придешь! Здравствуй, дурачок, зачем ты сбежал?
И Сова подошел под самую грудь оленя, который казался таким громадным ночью, и почесал ему бок. Олень глубоко вздохнул и опустил голову, чтобы мальчику было легче ее погладить.
НА ПРАКТИКЕ
Рассказ
Точно стрекоза, уносимая ветром, вертолет взмыл вверх и вбок от маленького таежного аэродрома. Запрокинув голову, Кирилл долго махал вслед улетавшим ребятам парусиновой кепкой, только позавчера купленной в Москве, на улице Горького.
Итак, прошлое было отрезано. Он остался один с ценным грузом посреди мрачной тайги, откуда могут выйти и напасть дикие звери… Вертолет прилетит за ним завтра, если не будет дождя. А дождь уже начался, и шесть мешков муки, оставленных под его личную ответственность, уже намокали посреди раскисшего летного поля.
«Покрепче, парень, вяжи узлы, слышишь, ревет норд-ост…» — подумал он, поглубже натянул кепку и побежал к мешкам. Обхватив первый мешок, он попытался оторвать его от земли. В коленях что-то хрустнуло, кровь бросилась в лицо. Волевым усилием он поставил мешок, присел, взвалил на плечо.
«Атланты держат небо на каменных плечах, — подумал он и пошагал к навесу. Шатаясь, задыхаясь и бормоча: «На мокрых тропинках далеких планет останутся наши следы», — он зашел под навес. Здесь на корточках сидели двое, несомненно, аборигены: один — тощий, рыжеусый, другой — заросший, пухлый, в грязном белой шапке. Они были заняты: лысый передавал напарнику по одной карте.
— Привет, мужики! — выдохнул Кирилл, опуская мешок на землю.
— Ставь его промеж нас, — сказал пухлый, не глядя на Кирилла, и почесал висок карточной колодой. — Удобнее играть будет.
Кирилл подволок мешок и небрежно спросил:
— Прилетели или улетаем, мужики?
— Пока не знаем, — равнодушно ответил пухлый и сплюнул.
Второй мешок был тяжел как свиная туша. Кирилл подлез под него, но встать не мог. Дождь уже хлестал в лицо, смешивался с потом. Кирилл глубоко вздохнул пять раз по системе йогов, надул живот и стал мысленно слагать письмо Оле:
«Олюшка! Я начал настоящую жизнь! Как сон вспоминаю новогодний вечер в подъезде, когда мы первый раз поцеловались!.. От тебя пахло морозом и мандаринами. Здесь, в этой суровой горной стране, так радостно вспоминать твой нежный запах…»
Вдохновившись, он поднялся и решил, что стиль не тот, что надо мужественнее, проще, например, так:
«Местечко здесь клевое. Дождь типа муссон заливает паршивый аэродром… В мокрой мгле вижу лишь твое овально-прекрасное лицо…»
Когда он появился под навесом, игроки не повернулись в его сторону, только пухлый попросил:
— Ложи этот мешок на энтот.
Выбредая под дождь, Кирилл подумал: «Да, кремневые мужики, таежной закалки».
Третий мешок он взял рывком, по-борцовски, а чтобы не рухнуть, продолжал слагать письмо Оле:
«Больших дел пока нет, они впереди. Пока черновая работа».
Войдя под навес почти без сознания, чувствуя, как точно от горчицы жжет в носу, он едва не уронил мешок на рыжеусого. Когда мешок жирно плюхнулся у того за спиной, рыжеусый приподнял зад и сказал, глядя в карты: