Вопрос о том, может ли сущее возникнуть из не-сущего, рассматривался еще древними философами, в частности Аристотелем и Нагарджуной. Последний руководствовался недвусмысленными определениями: «Что есть существующее, то именно существующее. А что несуществующее, то именно несуществующее. Таким образом, у этих двух должна быть взаимная противоположность» [98] . В силу взаимной противоположности существующее не может произойти от несуществующего. В том же духе мыслили древние греки (суть их аргументации можно свести к афоризму Парменида: «Ибо есть — бытие, а ничто — не есть» [99] ). Аристотель в первой книге своей «Физики» вроде бы соглашается с господствовавшим мнением: «Мы и сами говорим, что ничто прямо не возникает из не-сущего…» [100] . Однако далее он вносит важное уточнение, которое в последующем его сочинении приобретает такую формулировку: «…все возникает из сущего, однако из сущего в возможности, а не из сущего в действительности» [101] . «Сущее в возможности» от «не-сущего» отделяет довольно тонкая грань, которую при определенной трактовке этих терминов можно и проигнорировать. Так что возникновение сущего из «не-сущего» — то есть из аристотелевского потенциального бытия, существующего в кантовском пустом времени, — не должно казаться таким уж невозможным.

С другой стороны, попробуем задаться вопросом: как сущее может возникнуть из сущего? Ведь сущее уже существует. Если сущее возникающее идентично сущему существующему, то, значит, это одно и то же сущее, пребывающее неизменным, которое мы почему-то воспринимаем в состоянии становления. Если же в сущем возникающем содержится нечто, чего нет в сущем существующем, то откуда появляется это нечто? Оно ведь не может появиться из не-сущего (таково наше исходное предположение); выходит, ему просто неоткуда взяться? Следовательно, если сущее все же когда-то возникло, то именно из не-сущего.

Итак, тезис Канта, с которого началась эта глава, похоже, перевешивает по своей убедительности антитезис. Чтобы еще больше удостовериться в этом, давайте разберемся, в чем смысл понятия пустого времени.

На первый взгляд пустое время, в котором не происходит никаких событий, представляется таким же абсурдом, как и пустое пространство. Однако оно поддается измерению. Для этого его лишь нужно сопоставить с течением событий в нашем привычном времени. Например, мы можем установить, что на сломанных часах стрелки оставались неподвижными в течение десяти минут, фиксируя этот временной интервал по исправным часам. В этом случае нет необходимости изобретать новую систему измерений. Похожим образом, чтобы получить шкалу отрицательных значений на оси координат, нам достаточно просто зеркально отобразить шкалу положительных значений. А вот с пустым пространством аналогичный прием не сработает. Поскольку оно представимо лишь вне материи, а значит и вне сферы бытия, то нам некуда будет приложить даже воображаемую линейку [102] .

В отличие от пустого пространства, являющего собой чистую абстракцию, пустое время все же имеет некоторый смысл. Если сейчас, в данный момент, происходят некие события, изменения, то этого вполне достаточно, чтобы задать единицу шкалы времени, которая не утратит свое значение даже при тех гипотетических условиях, когда никаких событий не происходит (до возникновения мира или после его исчезновения). Такое время, рассматриваемое в своей бесконечной длительности, — синоним вечности. В нем теоретически возможны периоды, когда время является потенциальным, то есть пустым, свободным от событий.

Еще одна характерная черта времени, отличающая его от пространства, — анизотропность, выражающаяся в односторонней направленности и необратимости. То, что «стрела времени» нацелена из прошлого в будущее, определяется последовательностью событий, фиксируемой нашей памятью. Иногда эта последовательность воспринимается нами как причинно-следственная связь.

Стивен Хокинг в своей популярной книге «Краткая история времени» выделил еще две разновидности стрелы времени, помимо психологической (упомянутой выше): термодинамическую и космологическую. Первая связывается с возрастанием энтропии, вторая — с расширением Вселенной. Однако оба этих фактора представляются лишь малосущественным дополнением, попыткой физиков перевести загадочный и многогранный феномен времени в привычную плоскость «объективных» явлений и истолковать в знакомых терминах.

Конечно, если чашка упадет со стола и разобьется, то это можно трактовать в соответствии со вторым началом термодинамики как необратимое увеличение энтропии, или неупорядоченности. Но даже если чашка соберется из осколков и запрыгнет обратно на стол, то это не будет означать, что время обратилось вспять. Просто сначала мы станем свидетелями того, как она разлетается на осколки, а потом — как они соединяются и возвращаются на исходную позицию. Все это будет происходить в линейном времени.

Точно так же независимо от того, расширяется Вселенная или сжимается, мы будем наблюдать последовательное изменение расстояний между объектами. Направленность этого процесса никак не влияет на необратимость времени.

И рост энтропии, и расширение Вселенной — это просто примеры причинно-следственных связей, которые мы выявляем в окружающем мире и фиксируем в своем сознании. Так что все сводится к вопросу, почему мы воспринимаем течение событий направленным от причины к следствию.

Согласно Канту, понятия пространства, времени и причинности известны нам априорно. На самом деле последнее можно рассматривать как сочетание двух первых, а именно как принцип, в соответствии с которым состояния объектов в пространстве изменяются с течением времени. Кант хотел видеть в причинности всеобщий закон, действующий с необходимостью и не сводимый к индукции, поэтому постулировал ее заданность а priori. Однако мы не можем быть уверены, что из одного какого-то явления всегда с необходимостью следует некое другое, — именно потому, что это явления. Все, что нам известно, — это последовательность явлений, в которой их фиксирует наше сознание. В этой последовательности мы можем вычленять отдельные пары событий и считать более раннее из них причиной, а более позднее — следствием, но есть риск, что мы ошибемся. То, в чем мы по-настоящему можем быть уверены, — это только порядок этих событий, сохраняемый нашей памятью и обусловленный ее устройством.