А после Иван вдруг услышал, как резко открылась дверь, кто-то вбежал в бильярдную, закрыл дверь за собой и затаился! Иван так же резко развернулся и увидел, что это какой-то мальчик, одетый по-взрослому, даже со шпагой, стоит возле двери к нему спиной. Мальчик его, наверное, и не заметил, подумал Иван, мальчик с кем-то играет, мальчик вбежал сюда и спрятался. А еще, и это уже непонятно почему, Иван вдруг очень оробел. Он даже отступил к окну. Мальчик услышал это, обернулся…

И Иван узнал его — это был Павел Петрович, цесаревич. Увидев Ивана, Павел Петрович вначале сильно испугался. Но это только на миг! А потом он сразу стал очень серьезным, даже грозным, если можно так сказать о мальчике, и громким голосом спросил:

— Ты кто такой? Ты что здесь делаешь?!

Иван молчал. И он стоял на месте, не шевелился. Он разве что только немного приподнял руки, показывая, что у него в них нет ничего, то есть ничего дурного он не затевает. Павел Петрович еще некоторое время внимательно смотрел на Ивана, а потом спросил уже такое:

— Ты кому служишь — моему отцу или Никите?

Иван молчал. А что он мог сказать? Тогда Павел Петрович очень громко, почти в крик, сказал:

— Все вы такие! Предатели! — и быстро пошел на Ивана. Подошел почти вплотную, посмотрел на него снизу вверх очень гневно и так же гневно сказал: — Когда я стану царем, я велю тебя повесить! Понял?!

— Понял, — сказал Иван. — Но за что?

— А за то, что вот из-за таких, как ты, все это и случилось! — строго сказал Павел Петрович. — Ванька Куракин мне рассказывал, я знаю! И молчи!

Иван молчал и думал, что еще вот только этого ему не хватало! Теперь еще царевич! А царевич опять посмотрел на него и сказал:

— Мне говорят, что ничего такого не случилось, что все хорошо, что они еще помирятся. Но это неправда, я знаю! А еще я знаю… — Но тут он замолчал и все смотрел на Ивана, смотрел, смотрел, будто хотел что-то высмотреть… а после тихо спросил: — А они с ним ничего не сделали?

— Ничего, ваше высочество, — сказал Иван. — Вот как Бог свят.

— А ты его живого видел?

— Нет, сейчас, в Ропше, не видел. Но знаю…

— А! — сердито перебил его Павел Петрович. — А когда ты его видел? Когда в последний раз?

— В Петергофе, когда его арестовывали. Когда он шпагу отдавал.

— Кому?!

Иван молчал.

— Кому?! — грозно спросил Павел Петрович. — Кто брал у него шпагу? Кто посмел?!

— Не помню. Забыл.

— Повешу! — закричал Павел Петрович. — Вот только стану царем…

И заплакал. Но не как другие дети, а неслышно, и слезы текли и текли, просто ручьем, как говорится. Иван быстро сказал:

— Ваше высочество, что же такое?! Вам так нельзя! Не плачьте!

А он еще сильней заплакал, и при этом уже в голос. Иван сразу присел перед ним, обхватил его за плечи и начал уговаривать:

— Ваше высочество! Вы же при шпаге, вы солдат! Разве солдаты плачут? Вы знаете, какие у нас были потери при Цорндорфе? Горы! И товарищей моих скольких побило! А я не плакал! И ваш отец, когда у него шпагу отнимали, разве плакал?! Нет! Он только грозно засмеялся и сказал: канальи, я вам еще покажу! Вы у меня еще попляшете, ножками подрыгаете, когда я вас всех…

Но тут Иван замолчал, потому что увидел, как резко открылась дверь и в бильярдную вошел Носухин. А за ним сразу вошли еще двое каких-то господ.

— Э! — только и сказал Носухин, глядя на Ивана и Павла Петровича. И едва ли не бросился к ним. Иван сразу отступил, Носухин подскочил к Павлу Петровичу, взял его за руку, спросил:

— Что с вами, батюшка Павел Петрович? Разве вас кто-то посмел обидеть? Так мы с такого шкуру снимем, только повелите!

Но Павел Петрович ничего ему на это не ответил. Он даже вырвал свою руку из его руки и отвернулся от него.

— Павел Петрович! Батюшка! — опять запричитал Носухин. И тут же этим: — Чего встали?!

Тогда эти двое господ подскочили, тоже стали что-то говорить Павлу Петровичу, но очень быстро, да и Иван их не слушал, Иван смотрел на то, как Носухин опять взял Павла Петровича за руку, на этот раз очень крепко, и заговорил по-французски, и повел, точнее поволок, его к двери. Двое господ пошли за ними. Так они и вышли из бильярдной — скопом, в толкотне, — только последний из господ в самых дверях повернулся к Ивану и наложил руки себе на горло, и сдавил, и скорчил рожу — и пропал, закрыв за собой дверь. А потом и их шаги затихли. А Иван стоял, смотрел на дверь и думал, что этот последний господин прав, конечно, — не будет от всего этого добра, а будет только смерть.

Но смерть так смерть, а что тут сделаешь, тут же подумал Иван, потому что куда ему теперь деваться? А раз ничего не изменишь, подумал Иван, тогда чего печалиться? Только сердце зря томить! И чтобы этого не делать, он подошел к столу, взял кий и начал играть по переменке за себя и за Носухина. За себя совсем не получалось, а за Носухина наоборот — шары сами в лузы катились. Бывает же, думал Иван, и еще: да если так пойдет и дальше, то и у Никиты Ивановича денег не хватит. Озолотится Носухин, как пить дать!